Костер в ночи. Мой брат Майкл. Башня из слоновой кости - Мэри Стюарт

Один из них являл собой прекрасно выписанную голову, чем-то напоминавшую Стефаноса, но с настолько общепринятым и сверхтипичным выражением лица, что выглядел как иллюстрация к греческим мифам. Портрет девушки, привлекающий внимание глазами и тенями, отбрасываемыми вуалью, можно было назвать «Греция: ворота на Восток». Другой портрет, выполненный в более знакомой для меня манере и чуточку живее, изображал девушку с лицом Жюльетт Греко, с потерянным взглядом огромных глаз и с мрачным ртом. На том же листе был нарисован мужской портрет, который, хотя и казался общепринятым, приковывал к себе внимание. Округлой формы лицо, могучая шея, тугие кудри, нависшие, как у быка, над бровями. Густые волосы, спрятав уши, доходят до линии подбородка — ну прямо-таки рисунок с вазы, изображающей подвиги героев, — и напоминают застывшие кудри на щеках скульптур. Полные губы (верхняя — короткая) с приподнятыми уголками наводили на воспоминание об улыбке-полумесяце, присущей статуям древнегреческих богов.

Я обратилась к Саймону:

— Погляди. Воистину архаическая улыбка. Когда видишь ее на древних полусохранившихся статуях Гермеса и Аполлона, она кажется нереальной и жестокой. Однако здесь мужчины и впрямь так улыбаются — сама видела.

— Это тоже новый рисунок? — поинтересовался Саймон.

— Который? Ах этот? Да. — Найджел кинул на него мимолетный взгляд, поколебался, но затем, вероятно, решил не врать. — Я сделал его сегодня. — Он забрал у меня рисунок. — Он получился несколько типичным. Пришлось рисовать по памяти, поэтому он напоминает вазы. Тем не менее…

— Прямо-таки голова Формиса, — сказал Саймон.

Найджел перевел на него взгляд.

— Ну да, конечно! Именно! Я-то все гадал, кого он мне напоминает. Я, вероятно, тут гиперболизировал те самые черты. И все же этот типаж для коллекции реально существует, как и заметила Камилла. Я, как и она, повсюду видел эту странную застывшую улыбку. Как интересно, я ведь об этом думал…

— А что это за «голова Формиса»? — полюбопытствовала я.

Саймон пустился в объяснения:

— Если я не ошибаюсь, эту голову нашли в Олимпии и предположили, что она изображает драматурга Формиса. Правда, та голова с бородой, а эта нет, но у нее такие же тяжелые широкие скулы, те же тугие кудри и та же типичная улыбка.

Я засмеялась:

— О господи, и он до сих пор разгуливает по горам. От этаких видений я кажусь самой себе крайне юной и ужасно западной. А вот это лицо…

И моя рука указала на Жюльетт Греко.

— Она-то как раз реальная и совершенно западная, — расхохотался Саймон. — Это наша единственная и неповторимая Даниэль, правда, Найджел? Неужто ты и ее решил запихать в «эллинические типажи»?

— Даниэль? — переспросила я. — Но тогда она и есть та француженка? Надо же, именно такой я ее и представляла.

Найджел забрал у Саймона портрет и куда-то его запихал. И сказал приглушенным голосом:

— Она работала секретаршей у одного типа из Французской школы.

— Из Французской школы?

— Французской школы археологии, — пояснил Саймон. — Эта Французская школа обладает «правом» — как они это называют — проводить раскопки в Дельфах. Они занимаются здесь раскопками с недавних пор. Ходят слухи, что в горах сокрыто сокровище. Они нарыли для пробы множество ям по обеим сторонам дороги, однако нашли лишь предметы времен Рима.

— Ну конечно. Так, современная ерунда.

Саймон улыбнулся.

— Вот именно. Но так как средств им не хватило, пришлось укладывать чемоданы. Еще остались их рабочие: надо собрать тележки, инструменты и тому подобное. Но археологи, увы, покинули эти места.

Заметив, что Найджел долгим взглядом посмотрел на Саймона, я вспомнила, как последний говорил, что Найджел слишком долго живет в Дельфах и связался с девушкой, которая не очень-то ему подходит.

Я сказала:

— Жаль. Мне было бы интересно посмотреть, как работают археологи. Представляешь, какой поднимается ажиотаж, когда выкапывается нечто и впрямь достойное внимания!

Он рассмеялся:

— Думаю, что подобный ажиотаж не часто случается! Большую часть своей жизни они тратят на выкапывание тонн земли на площади в пару ярдов, которую затем ссыпают обратно. Однако я согласен с тобой. Это потрясающе. Да и какая страна! Видала этого восхитительного «Негра с лошадью», которого рабочие несколько лет назад выкопали на площади Омония, когда чинили водопровод? Можешь себе представить, что, просто копаясь в саду или вспахивая склон, все время с трепетом ждешь, что вдруг что-нибудь да обнаружится! В конце концов, даже «Возничий»…

Тут он замолчал и стал вертеть в пальцах сигарету, словно восхищаясь видом вьющегося волнами голубоватого дымка.

Найджел поднял глаза:

— «Возничий»?

Он все еще сидел на корточках и засовывал рисунки в портфель, пытаясь навести порядок.

— «Возничий»? — машинально повторил он, будто голова его была занята совсем другим.

Саймон загасил сигарету.

— Угу. Его нашли в тысяча восемьсот девяносто шестом году, гораздо позже того, как были раскопаны главные гробницы и сокровищницы. Недавно я прочитал книгу Марри «История греческой скульптуры», так меня удивило, как поверхностно автор пишет о Дельфах, но потом я понял, что, когда он писал книгу — а это было в тысяча восемьсот девяностом году, — он не знал и половины того, что знаем мы сейчас. И кому известно, что еще прячется в таинственных уголках под деревьями?

Найджел продолжал сидеть на корточках, рассеянно и неловко перебирая рисунки. И мне подумалось, что если они и впрямь являются для него куском хлеба, то обращается он с ними крайне небрежно.

Он поднял голову, и рисунки снова выпали из его рук.

— Саймон, — вновь заговорил он повышенным тоном.

— Да?

— Мне кажется, что я…

Тут он внезапно умолк и повернул голову. Со стуком хлопнула дверь в студию. В коридоре прозвучали быстрые шаги.

К моему изумлению, Найджел, побледнев как простыня, сбросил бесцеремонным жестом рисунки с кровати, быстро сгреб их в кучу и спрятал в портфель.

Так же бесцеремонно распахнулась дверь, и на пороге появилась девушка. Она разглядывала неприбранную и забитую сверх меры комнату с усталым отвращением. Это была та самая «Греко». Мне стало интересно, ведь это была еще и та самая, чей джип с таким редким мастерством заставил отступить автобус. Казалось, что, как и тогда, она полностью владеет ситуацией, только ей все наскучило.

Не вытаскивая сигареты изо рта, она протянула:

— Привет, Саймон, любовь моя. Найджел, привет. Молитесь на коленях моему лику? Ну что ж, ваша молитва услышана — я вернулась.

Худенькая, среднего роста Даниэль выставляла достоинства (либо недостатки — в зависимости от точки зрения) своей фигуры, затянув ее в узкие джинсы и в тесный свитер из тонкой шерсти, так что тайной оставалось лишь то, каким образом она ухитряется иметь такой формы груди да еще и удерживать их в таком положении. Они располагались очень высоко, торчали вперед и первыми бросались в глаза. Второе, что обращало на себя внимание, было выражение ее овального и болезненно бледного лица, которое сильно походило на утомленно-пресыщенный портрет работы Найджела. Большущие, чернющие глаза были аккуратно подкрашены коричневато-зелеными тенями, отчего казались огромными и усталыми. В длинных загнутых ресницах вился голубой дымок от сигареты, прилипшей к нижней губе. Бледная помада совершенно ей не шла и лишь подчеркивала болезненность лица и темноту глаз. Черные прямые и специально непричесанные волосы были подстрижены так, словно стригли ее в темноте да еще маникюрными ножничками. Всем своим видом она выказывала презрение к миру. Ей можно было дать и семнадцать, и двадцать пять, но она изо всех сил делала вид, что ей за тридцать.