Кровь и золото - Энн Райс

Я обернулся, опустился на колени, взял его руки в свои ирасцеловал их так крепко, как только осмелился. Потом медленно поднялся наноги, словно старик, и отступил назад, чтобы полнее насладиться полотном, иснова принялся рассматривать совершенную фигуру Венеры, прикрывавшей своюсокровенную тайну локонами густых волос, нимфу в пышных одеяниях, простершуюруки навстречу богине, бога Зефира. Память моя навечно запечатлела каждуюмелочь, каждую подробность, каждую деталь.

– Как вам это удалось? – спросил я. – Развевозможно написать такую картину, столько лет потратив на Христа и Святую Деву?

Тихий безропотный человек усмехнулся.

– Это все мой покровитель, – пояснил Сандро. – Яне силен в латыни. Им пришлось читать мне вслух. Что велели, то я инаписал. – Он замолчал. На его лице отразилось беспокойство. –Думаете, это греховная картина?

– Разумеется, нет, – отозвался я. – Вас интересуетмое мнение? Я считаю, что это чудо из чудес. Странно, что выспрашиваете. – Я посмотрел на картину. – Это же богиня. Значит, ееизображение священно. В свое время ее боготворили миллионы и многие людипосвящали ей себя без остатка.

– Ну да, это правда, – мягко ответил он, – но онаязыческая богиня, и далеко не все согласны с теми, кто считает ее покровительницейбрака. Мне говорят, что картина греховна, что ее нужно бросить.

Боттичелли тяжко вздохнул. Ему хотелось продолжить, но ячувствовал, что он слишком устал от споров.

– Не слушайте никого! – порывисто воскликнул я. –Картина обладает такой чистотой, какую я практически не встречал в искусстве.Взгляните на лицо, каким вы его нарисовали! Она едва родилась, но уже исполненавеличия. Женщина, но вместе с тем – богиня. Не думайте о грехе, продолжайтеработать! Картина дышит жизнью, она красноречива, выразительна! Выбросьте изголовы мысли о грехе.

Сандро молчал, и я, видя, что он размышляет, попробовалпрочесть его мысли. В хаотичном потоке раздумий я нащупал чувство вины.

Как художник, Боттичелли полностью зависел от тех, кто давалему заказы, но благодаря особенностям его картин, прославленных на всю Италию,ему удалось возвыситься. Нигде его таланты не реализовались с такой полнотой,как в этом полотне, он это сознавал, но облечь в слова не мог. Он старательносоображал, как рассказать мне о своем мастерстве и оригинальности, но был несилен в ораторстве. Я не стал настаивать.

– Я не так владею словами, как вы, – бесхитростносказал он. – Вы действительно считаете, что картина не греховна?

– Да, и я объяснил почему. Если люди будут говорить иначе,знайте, что они лгут. – Я всячески подчеркивал эту мысль. –Вглядитесь в лицо богини. Она сама невинность! Больше ни о чем не думайте.

Он явно терзался, и я вдруг ощутил, насколько он хрупок,невзирая на огромный талант и на мощную созидательную энергию. Вспышки еготворчества легко могли растоптать досужие критики. Но он каким-то образомпродолжал работать изо дня в день, создавая лучшее, что мог сотворить.

– Не верьте им, – повторил я, ловя его взгляд.

– Идемте, – сказал он, – вы хорошо мне заплатили,я покажу вам свои работы. – Взгляните-ка на тондо. Это Святая Мария вокружении ангелов. Что скажете?

Он поднес лампу к дальней стене и осветил висевшую тамкруглую картину, чтобы дать мне возможность получше ее рассмотреть.

И снова очарование полотна поразило меня до того, что япотерял дар речи. Но Святая Дева совершенно очевидно сияла той же чистойкрасотой, что и богиня Венера, а ангелы выглядели чувственными ипритягательными, какими бывают только очень юные мальчики и девочки.

– Знаю, – сказал он. – Можете не продолжать. МояВенера похожа на Деву Марию, а Дева Мария похожа на Венеру. Мне говорили. Нопокровители мне платят.

– Слушайте своих покровителей. Делайте, как они говорят. Обекартины превосходны. Я никогда в жизни не видел ничего подобного.

Мне хотелось сжать его плечи. Хотелось нежно встряхнуть его,чтобы он навсегда запомнил мои слова.

Откуда ему было знать истинную причину моего восторга? Немог же я рассказать ему о себе. Я пристально смотрел на него и впервые заметилнекую настороженность. Он начал обращать внимание на мою кожу, на мои руки.

Пора было уходить, пока у него не возникло подозрений, а мнехотелось, чтобы он вспоминал обо мне с добротой, а не со страхом.

Я извлек еще один кошель, полный золотых флоринов.

Он замахал руками в знак отказа и ни за что не хотел принятьденьги.

Я положил кошель на стол.

Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза.

– Прощайте, Сандро, – негромко произнес я.

– Мариус – верно? Я вас запомню.

Я направился к входной двери и вышел на улицу. Поспешноминовав два квартала, я остановился перевести дух. Мне казалось, что нашавстреча и картины просто приснились мне – немыслимо, чтобы такие холсты былитворением рук человеческих.

Я не стал возвращаться в свои комнаты в палаццо.

Добравшись до святилища Тех, Кого Следует Оберегать, я упалв изнеможении, ошеломленный увиденным. Боттичелли произвел на меня неизгладимоевпечатление. Я явственно видел перед собой его мягкие тусклые волосы иискренние глаза.

Мысли о картинах неотвязно преследовали меня, и я понял, чтомои муки, наваждение и полное самоотречение во имя любви к Боттичелли тольконачались.

В последующие месяцы я стал во Флоренции частым гостем. Япроникал во дворцы и церкви, чтобы взглянуть на работы Боттичелли.

Те, кто воспевал его талант, не преувеличивали. Он был самымпочитаемым художником в этом городе, и жаловались на него лишь те, на чьизаказы у него не хватало времени – в конце концов, он был простым смертным.

В церкви Сан-Паолино я обнаружил запрестольный образ,который едва не свел меня с ума. Картина называлась «Оплакивание Христа» и, какя выяснил, была написана на популярный в христианской живописи сюжет: людигорюют при виде мертвого Иисуса, снятого с Креста.

Боттичелли развил тему с присущей ему поразительнойчувственностью, что особенно ярко проявилось в нежном изображении Христа свеликолепным телом греческого бога и женщины, самозабвенно прижавшейся щекой кего лицу: Иисус лежал в такой позе, что голова его свешивалась вниз, женщинастояла на коленях, и глаза ее находились возле самого рта Христа.

Нестерпимо было видеть эти лики, приникшие друг к другу, ихрупкие фигуры тех, кто стоял вокруг.