Пороки и их поклонники - Татьяна Устинова

– Стоп, – попросил вмиг отрезвевший Архипов. – Ты спала вгостиной на диване?

– Ну да.

– Второй нож лежал в гостиной под диваном. Макс о него ночьюпорезался. Помнишь, мы тогда про столбняк рассуждали и про прививки? Я зашел вквартиру, он стал метаться, прятаться, полез под диван и порезался об этот нож.А потом им убили Маслова.

– Зачем так много ножей, Володя?

– Лизавета верила, что нож предвещает смерть. Ты тоже должнабыла найти нож и поверить в то, что твоя смерть близка.

– Я и так… верила.

– Значит, недостаточно. Ты должна была поверить окончательнои убраться с дороги. Исчезнуть. Ты и попыталась это сделать, между прочим.

– Зачем понадобилось так меня пугать?! Из-за квартиры?

– Нет, – задумчиво сказал Архипов, – дело тут, пожалуй,вовсе не в квартире…

– А в чем?!

Владимир Петрович закрыл глаза.

Вот черт побери. Лизавета сказала ему, что каждый получаетпо заслугам.

Лизавета сказала ему, что вся ее любовь отдана “беднойсироте”.

Лизавета сказала ему, что он знает ответы на все вопросы.

Лишний экземпляр ключей. Книга – Лизавета никогда непокупала книг. Нож под диваном – Маша больше ни разу не ночевала в своейкомнате. Завещание – странное до невозможности.

Мало того, что их было два – два завещания! – но и второе,последнее, состояло из двух частей.

Из двух частей!

Квартиру получил Архипов, а любимая “сирота” три картины.

– Маша, – быстро спросил Архипов, – а этот самый Лизаветинмуж, он кто? Художник?

– Не-ет, – удивилась Маша. – Я точно не знаю, но он былкакой-то большой ученый, то ли искусствовед, то ли реставратор. Он в своейжизни нарисовал, по-моему, как раз три эти картины, и больше никогда и ничего.А что?

– А то, – той же скороговоркой продолжал Архипов, – чтоосновное наследство – это вовсе не квартира, а как раз три картины ее мужа. А якретин, можешь меня поздравить.

Маша смотрела на него во все глаза.

– Быстро! – закричал он, как будто собравшись с силами. –Быстро, Маша!

– Что?

– Быстро обувайся, и поедем: Ну! Быстро! И принеси мнетелефон! – вслед ей крикнул он.

В этот момент ему даже в голову не пришло, что из ваннойможно выйти и самому взять телефон.

– Какой телефон, Володя?

– А-а, ну тебя! – прорычал Архипов и выскочил наконец изванной. – Он же мне сказал, что вы вешали картину, которую я свалил! Он сразумне сказал! А я ничего не понял! А когда я увидел труп, картина стояла у стены!У стены, понимаешь?!

– Ты сошел с ума.

– Я не сошел с ума. Макс мне сказал, что вы разговаривали ородственниках и вешали картину!

– Вешали.

– А когда я пришел и нашел труп, картина стояла у стены. Тыпонимаешь?!

– Это важно?

– Это, черт возьми, все объясняет. А еще он был в ботинках!

– Кто?!

– Труп.

– Ну и что?

– Лизавета всех заставляла снимать ботинки. И ты мне первымделом велела, чтобы я снял ботинки.

– И… что?

– Если бы ты его пустила, ты заставила бы его снять ботинки.Это совершенно естественно. Раз он был в ботинках, значит, пустила его не ты.

Архипов все метался по комнате, искал телефон – забыл, где вего квартире этот самый телефон. Тинто Брасс смотрел на него с удивлением. Онникогда не видел хозяина в таком смятении.

Маша Тюрина подошла, сунула трубку ему в руки и проговорилатоненьким голоском:

– Володя, я никого не убивала.

Но он не слушал ее.

– Федор Кузьмич, это Володя Архипов, – выпалил он в трубку.

Ехать в захватанных кровавыми руками брюках нельзя, и однойрукой Архипов стал расстегивать ремень. Маша издалека смотрела на него сизумлением.

– Федор Кузьмич, я через полчаса приеду, привезу вам трикартины. Посмотрите их? Только прямо сейчас. Нет, сейчас! Федор Кузьмич! Я васпрошу!.. Я приеду и все вам объясню! Я сам еще точно не знаю!

Прыгая на одной ноге и то и дело перекладывая телефон содного плеча на другое, Архипов швырнул брюки на диван и стал делать Машезнаки, чтобы она принесла ему джинсы.

Маша знаков не понимала. Она посмотрела на Архипова без штанови отвела глаза.

– Федор Кузьмич, это просто три картины. Я знаю, что ихнарисовал Александр Васильевич Огус. Огус, говорю! Не знаю, на одной вроденезабудки в банке. Да, да, странно. Я тоже. Его приемная дочь мне сказала, чтоон никогда в жизни не рисовал картин. Ну, минут через двадцать, если пробокнет.

Он нажал кнопку и сунул трубку себе в нагрудный карман.

Маша подошла к нему и вытащила трубку.

– Куда мы должны ехать?

– В Лаврушинский переулок. Федор Кузьмич Монахов, друг моегоотца. Он известный эксперт живописи, что ли, или черт знает чего…

– Ты думаешь, что картины Александра Васильевича – такаяценность? – с сомнением спросила Маша.

Архипов нашел наконец джинсы и натянул их.

– Я думаю, что Александр Васильевич тут вовсе ни при чем! –закричал он из спальни. Пальцы саднило, неудобные “болты” на штанах никак незастегивались. Маша стояла в дверях и все отводила глаза. – Лизавета впоследний раз пришла с зонтом. Все это – зонт, Машка! Зонт, понимаешь! Виднотолько зонт, а то, что под ним, не видно! Конечно, она – привидение, и зонт ейни к чему, но она-то пришла с зонтом!

– Володя, ты заболел.

Ему некогда переубеждать ее!

– До вечера, – заявил он, – моя болезнь будет протекать безосложнений. К вечеру случится кризис, и ты меня будешь лечить или сдашь впсихбольницу. Я бы предпочел, чтобы лечила ты сама. Кстати, кто такой ОлегЯкименко? Ну, который навещал тебя в твоем горе?

– Никто, – ответила она фальшиво, – коллега.

– Коллега, – повторил Архипов.

Он застегнул ремень, с отвращением оглядел свою рубаху, нопереодевать почему-то не стал и за руку поволок Машу к двери.

– Ты должна мне помочь. Тинто, ко мне!

Архипов выскочил на площадку, вывел Машу – Тинто вышел сам –и быстро и привычно открыл все три замка Лизаветиной двери. И скрылся за ней.