Товарищ Ссешес - Леонид Кондратьев

Именно в это время начальник германского Генерального штаба Франц Гальдер записал в свой дневник:

«Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс Россия, который сознательно готовился к войне, несмотря на все затруднения, свойственные странам с тоталитарным режимом, был нами недооценен…»

17.08.1941 г. Вечер. Село Шерешево

Два седых как лунь деда, сидящих на завалинке и греющих свои ломкие от старости кости, — обычная в общем-то картина в русской глубинке. Небольшие различия, конечно, присутствуют, но без них никак — люди-то живые, не картинки лубочные.

— Нет, Макар, правда твоя! Что немец пришел, это ничего хорошего не сулит. Хучь я краснопузых и не особо люблю, но был бы помоложе — в леса б ушел не задумываясь.

Попыхивающий козьей ножкой с крепчайшим самосадом дед, поудобнее расположив культю правой ноги, с задумчивым видом продолжил:

— Да и ведут оне себя как нелюди какие-то. Давеча внучку Агафьи снасильничали, по дворам прошлись, ироды. Так что Шустов сын зря германцу первей всех сапоги лобызать кинулся.

Чуть скособочась и сплюнув в дорожную пыль, дед насмешливо проблеял:

— Ста-а-ароста! Да я б ему и быкам хвосты крутить не доверил.

— Эх, Петрович, и не говори. Да щенок этот никого не слухаеть. Меня вчерась, не глядя на седины, материл, прибил бы щегла. А ему хоть ссы в глаза. Хорошо хоть, моя Марфа до этого не дожила.

Устремивший изборожденное морщинами лицо в строну закатного солнца бывший фельдфебель лейб-гвардии гренадерского его величества анператора всероссийского Николая свет Ляксандрыча полка, а теперь просто любимец соседской детворы дед Макар устало прикрыл матово блеснувшие глаза.

— Чую, Макар, добром все это не кончится. Так что надо подумать, куда своих в случае чего ховать. Лето-то сухое в ентом годе выдалось. Так что по болотам даленько уйти можно. Век не найдут.

— Дурак ты, што ль, Петрович? Считай, зима на носу, а ты своих с места срывать решаисси. Да и куды итить-то? А хозяйство все? Голодранцами в болоте сидеть?

— Нишкни! Лучше в болоте, чем как Митроха с Ориной да с внучатами, закончить. Твои ведь тоже помогали пепелище то разбирать. Хочь сказать, что их лихоманка прибрала? Так я тебе скажу, дураку этакому, какая это лихоманка! — Поперхнувшийся от охватившей его злости Петрович отвел в сторону правую руку с самокруткой и глухо закашлялся в левый кулак. — И носит та лихоманка подбитые крупными гвоздями ботинки, да с подковами железными. Тебе, слепошарому, может, конечно, и все равно. А я в егерях не просто так грязь месил. Были там немцы, хоть и повытоптано все, но пару следов нашел. На вон пощупай, знакома хреновина?

Вытерев левую руку со следами крови о находящийся подле кусок тряпки, судя по пятнам уже не раз использовавшейся по назначению, Петрович в полголоса пробурчал:

— Да и чахотка эта клятая тож от германца подарок! — После чего, пошерудив в кармане, все же вложил в мозолистую руку Макара смятый маленький кусочек свинца: — Знакома фигулина?

Чувствительные пальцы внимательно ощупали внешне совсем непривлекательный объект, еще недавно имевший совсем другую форму и радовавший масленым медным блеском оболочки. Буквально через пару секунд рука деда дрогнула, на изборожденном морщинами лице появилась гримаса узнавания, больше похожая на маску. Ладонь с покоящейся на ней искореженной пулей, да-да, именно пулей, до боли, до хруста старческих суставов сжалась. И в такт прокатившимся по лицу Макара мыслям, заставившим заледенеть устремленные к катящемуся по небосклону солнцу глаза, прозвучал звенящий стальными нотами ненависти голос собеседника:

— Понял, какие у нас тут «мародеры из остатков разбитой Красной армии» ходят?

Презрительно сплюнув, Петрович продолжил:

— Нет, следы кирзачей и гильзы от «мосинки» там тоже были. Так что как минимум пять иродов, страха божьего не боящихся, вместе с офицериком гансовским приходили.

— Прав ты, уходить надо и своих уводить. Только вот куда? На ум только Лисий остров приходит, по этой суши, может, и дойдем, разведать бы. Сам знаешь, до него не каждой зимой дойти можно было.

Тихий шелест оглаживаемой, белой от седины бороды замечательно оттенил задумчивое бурчание Петровича, поудобнее перекладывающего свободной рукой прислоненный к завалинке костыль:

— Я б сходил, да сам знаешь, какой из меня ходок… Внучат посылал…

Паузу, родившуюся после этих слов и попахивающую чем-то странным и необычным, нарушил закономерный вопрос Макара:

— Телись давай, чего затих. Али не прошли?

Вскинувшийся от таких слов Петрович полез на стенку:

— Сам телись, Макарушка, гренадерская твоя душа, мои-то — и не дошли? Да я их сам с младых ногтей гонял как Сидоровых коз. Это не твои обалдуи… — К середине тирады экспрессия речи уменьшилась, и концовка была произнесена чуть ли не шепотом. Грустно опустив плечи, старый егерь, сторожко плюнул через левое плечо и, перекрестившись, продолжил: — Чертовщина какая-то творится, Макар. Видели мои отроки остров, и путь к нему издали вроде нормальный, а вот подойти не получилось. Кругами ходили, как несмышленыши какие-то! — С ожесточением и с досадой хлопнув ладонью по культе правой ноги, Петрович продолжил: — И это мои-то!

— А что Кабаниха говорит?

— Что говорит… Сам знаешь, что она мне сказать может, уж полста лет прошло, так все равно простить не может, что я не ее, а мою Олесю выбрал. Стерва старая.

— Да, сосед, девка была — огонь. Если б не ведьма, от сватов отбою бы не было. Да и ты тогда ведь струхнул? Она ж за тобой, считай, только не бегала?

— Оборони Господь от такой жоны! — Прочесав пятерней волосы, Петрович неохотно добавил: — Да и струхнул… Не без того… Не ходил я к ней — внучка младшего Сергуню отправил.

От этого признания веселая улыбка сама собой расцвела на лице деда Макара.

— Ой, Петрович! Ну орел! В штыковую на германские пулеметы итить ему было не боязно… Ну да ладно, чего сказала-то?

— Да, говорит, леший дюже злой. Сейчас в лес лучше не соваться, а если уж нужда великая, так попробовать дело миром решить! — И уже изменившимся тоном, явно цитируя переданные внучком слова, добавил: — «Нич, — пусть поклонится, его не убудет».

19.08.1941 г. Утро. Поляна возле источника

Странные голубые водоросли мерцали в кристально прозрачной толще воды небольшого озера, скрывающего испещренные непонятными извилистыми линиями мегалиты источника. Легкий ветерок подергивал рябью поверхность водоема, обдувал с удобством разместившегося на расстеленном плаще дроу, с любопытством вглядывающегося в воду с низкого порожка резко обрывающегося берега. Любопытство Ссешеса касалось не только этих странных светящихся водорослей, но и общего состояния озерка. Несмотря на свою красоту и прозрачность, оно было полностью безжизненно, ни одного малька или головастика не резвилось в этих глубинах, ни одно насекомое не рисковало приблизиться к водам. Даже листья, падающие с растущих деревьев, казалось, опасаются падать на эту безусловно прозрачную, но какую-то неживую поверхность.