Проклятие зеленоглазое, или Тьма ее побери! - Елена Княжина

Мучился он весьма своеобразно – с обеспокоенной ухмылкой и гулким буханьем в проклятой груди.

– Это невыносимо, – зажмурилась в отчаянии.

– Полностью согласен, – промурлыкал этот гхарр, прижимая меня еще крепче.

Его грудь горела, как жерло керрактского вулкана, и мне от этого пламенного общества было ну совсем не по себе. А как оно еще может быть темной ночью на полу в обнимку с обнаженным мужчиной?

– Что теперь? – уточнила сбивчиво.

Тьма внутри не так уж и плоха была! Я к ней почти привыкла… Не то что к Рэдхэйвену, вжимавшему меня в себя: к нему привыкнуть невозможно.

– Теперь я заберу тьму, Эйвелин, – произнес строго, не оставляя мне надежды на побег. – А ты перестанешь дергаться и добровольно мне ее отдашь. И только попробуй опять начать царапаться…

Еще сотню вопросов, отсрочивающих неизбежное, я задать не успела. В голове накидала, конечно. Это дело нехитрое. Но пересохший рот не смог издать ни звука, когда проклятый рабовладелец хищно сжал губами кожу на шее. Проскользил языком ниже, к ключицам. Боднул меня лбом, заставляя откинуть голову назад… И жадно присосался к ямочке между ключиц.

Да ради святого гхарра!..

Все внутри меня тут же пришло в движение. Вены в тех местах, где наша кожа соприкасалась, зашевелились, вздулись. Темная субстанция устроила форменный бунт, бурля и шипя на все лады. Я ощущала себя огромной кастрюлей, в которой недовольно фыркает и пузырится густое темное варево.

– Отдай… Не противься, Эйвелин. Расслабься, – мычал в мою кожу Даннтиэль, зажимая зубами, чтобы не рыпалась.

Расслабишься тут!

Я всплакнула судорожно и с обреченным вздохом уложила ладони на его голые лопатки. Проползла пальцами вверх до плеч, ухватилась получше. Запрокинула голову и с мученической миной уставилась в потолок. Сдаюсь, не противлюсь. Разве не видно?

Потолок поплыл перед глазами. Ресницы дрожали, зубы стучали, и едва ли я могла это остановить. Но боль стремительно пропадала, оставляя после себя в измотанном теле пустоту. И… не только ее.

Тянущие ощущения сменялись волнительным, приятным покалыванием.

Прямо. Очень. Приятным.

Я крепче обхватила проклятые плечи, впилась в кожу ногтями. Задрожала в варховых лапах. Нет, это решительно невозможно терпеть!

– Все, Эйвелин… в-все, – сбивчиво прохрипел Рэдхэйвен, пошатнулся и выпустил меня из железных объятий.

Он уселся на пол и оперся спиной о край кровати. Сделал глубокий вдох, потер губы. Темные ресницы мелко дрожали, но я видела под ними черные омуты глаз. Глубокие, бездонные, впитавшие всю мою тьму.

Я торопливо набросила половинки разодранной сорочки обратно на плечи. Для пущей надежности сложила руки крестом на груди и тоже прислонилась к кровати.

– Как вам помочь, Даннтиэль? – прошептала взволнованно. – Этот темный яд… он кошмарен, он…

– Она сейчас уйдет. Побалуется и уйдет. У нас с ней уговор, – негромко пробормотал Рэдхэйвен, нащупал мое запястье и сжал. – Не бойся. Посиди тут пока.

– Л-ладно, – покивала, понимая, что и без его просьбы никуда бы не ушла. – Вам больно?

– Чувствую себя идиотом, – выдавил из себя, потирая затылок. – Опять смотрел куда угодно, кроме как туда, куда стоило бы… При дворе со мной такого обычно не случается.

– А почему я еще в сознании? – сглотнула сладковатый привкус, расползавшийся по языку. – Как я вообще сюда дошла?

– Не знаю, Эйвелин. Не знаю, – он развернул голову ко мне и открыл глаза. – Воздействие было слабее, чем в первый раз. Может, иммунитет. Может, пробудившийся дар защитил. А может, это потому, что ты теперь…

Он глянул прожигающе странно, аж комок в горле перекувыркнулся. И совсем не обязательно было при этом мучительно медленно проводить пальцами по моему позвоночнику!

Потому что приятно до морозных мурашек. Сразу в голову полезли глупые мысли. И зачем-то захотелось снова прижаться к нему голодной на ласки каффой.

– Что «я теперь»?

– Неважно, колючка, – хрипло отозвался мерзавец.

– Ответьте.

– Моя. Ты теперь официально моя.

– Какое Тьме дело, чья я? – не стала спорить с его очередным собственническим припадком.

Поняла уже, что через генетическую хитанскую твердолобость мне не пробиться. Не стоит и силы тратить. Главное, что я сама знаю, чья я. Своя. В крайнем случае – папина.

– У нас с ней что-то вроде уговора, – проворчал Рэдхэйвен. – Я весьма терпелив и бережен с ее «детьми», она в ответ идет на уступки и сильно мне не вредит. Хоть и не упустит своего, если ей представится шанс немножко меня помучить. Слишком уж давние у нас счеты. Но мою невесту Тьма не убьет. Как у любой редкостной стервы, у нее все в порядке с чувством самосохранения. Есть вопросы поинтереснее…

– Да неужели? – закатила глаза, переваривая признание королевского мастера.

– Как она опять проникла в тебя? Я проверял защиту, вчера вечером была целой.

– Ты ковырялся в моей защите, Данн?! – вскинулась возмущенно. – Вот так запросто, без разрешения?

– Я ковырялся в твоей защите, Эйви. И запросто, и без разрешения, и вообще… – ухмыльнулся чему-то мерзавец.

Квахар несносный! Я отползла от него бочком на полшага и поправила на себе сорочку. Сидеть на полу в чужой спальне было в высшей степени неловко. Особенно теперь, когда у меня больше не было видимых причин в ней находиться.

– Это сделал кто-то из своих. Тот, с кем ты сегодня общалась, – шершаво произнес Рэдхэйвен.

Хоть я и отползла от него, все равно ощущалось, что он нестерпимо близко. Каждая клеточка чувствовала его рядом, даже в воздухе, что напряженно сгущался между нами.

– Мне надо идти, – выдохнула сдавленно, пялясь в темноту перед собой. За ней угадывались плывущие очертания шкафа с парадной одеждой королевского мастера.

Поерзала на полу, пробуя силы. Смогу я доползти до ученического крыла и не растянуться в воздушной галерее? Какая разница. Мне надо уходить, немедленно уходить… Переодеться в целую одежду и смыть с себя привкус тьмы. И аромат хитанца.

– Ты отправляешься в постель, Эйвелин.

И голос такой твердый, упрямый, словно Рэдхэйвен предчувствовал сопротивление. И собирался бороться.

– В свою? – пискнула с надеждой.

В свою ведь, правда? В эту вот, квахаро-рабовладельческую, я ни под каким соусом не пойду!

– В мою, – его голосом можно было орехи раскалывать. – Трещина в барьере небольшая, к утру восстановится. Но я не могу допустить, чтобы в тебя