Темная королева - Сьюзен Кэррол

– Как здесь приятно, как спокойно. Хочется навсегда остаться здесь, на этом острове.

– Неужели? А я почти все время думаю, как бы отсюда вырваться.

Реми повернулся, удивленно глядя на нее.

– Неужели, Габриэль? И куда бы ты подалась?

Когда-то ответ был бы легким. В Италию, чтобы совершенствоваться в искусстве, изучая шедевры, которые, как она слышала, там создавались. Говорили, что один человек из Флоренции, некто Микеланджело, украсил Сикстинскую капеллу картинами такой красоты, что ангелы плакали от зависти к его гению.

Вряд ли это имело значение. Ее страстное желание стать великой художницей всегда оставалось неосуществимым даже для знахарки с острова Фэр. Всего лишь мечтой, исчезнувшей из виду, как тот нежный цветок в ручье.

– О, я хотела бы податься в Париж, нажить там состояние, – беззаботно посмеиваясь, наконец, ответила она на вопрос Реми.

И тут же пожалела, что упомянула Париж, увидев, как помрачнел взгляд Реми. Ведь именно оттуда он был вынужден бежать, преследуемый Темной Королевой. Габриэль не знала точно, чем Реми навлек на себя гнев Екатерины. Она догадывалась, что это могло быть каким-то образом связано со смертью королевы самого Реми, Жанны Наваррской.

Что бы там ни произошло в Париже, Реми, как ни просила Габриэль, отказывался говорить. Он утверждал, что ей лучше оставаться в стороне. Габриэль обижалась.

Чтобы не нарушать гармонии их сегодняшнего общения, девушка изменила ответ на более неопределенный.

– Думаю, что просто хочу посмотреть мир более широкий, чем наш остров Фэр.

– Мир за пределами этого острова зачастую бывает не очень приятным местом, – серьезно заметил Реми.

– Мой мир будет, – твердо заявила Габриэль, стряхивая с лица нагретые солнцем волосы. – Полный прекрасных дворцов, празднеств и маскарадов, роскошных бальных залов с танцами до рассвета.

– И, несомненно, со множеством пылких поклонников, – грустно улыбнулся Реми – Наверное, даже не вспомнишь… – он помедлил, и у Арианн замерло сердце, – э-э… этот островок, – неловко закончил он.

У Габриэль отлегло от сердца. Она очень боялась, что он скажет: «не вспомнишь меня». Пока Реми ограничивался редкими восхищенными взглядами, и она страстно молила, чтобы он не заходил дальше. Тогда ей пришлось бы ответить отказом, и простота их отношений исчезла бы навсегда. А ее вполне устраивала непринужденность, существовавшая между ними большую часть времени. У нее еще никогда не было друзей среди мужчин.

Реми сосредоточенно сорвал еще один цветок. Собирался, было бросить его в ручей, но остановился, до смешного пораженный.

– О господи, забыл. Так не полагается. Мири говорила, что в лесу живут феи. И мне ничто не будет грозить, пока я не причиню вреда лесу.

– Да, именно так сказала бы Мири.

– Она также сообщила мне, что в этих лесах пасется единорог, но поскольку я просто мужчина, то не могу рассчитывать на то, чтобы его увидеть, – добавил Реми.

– О, будто сама она когда-нибудь его видела, – насмешливо заметила Габриэль. – Хотя могу поклясться, что Мири охотится за ним с тех пор, как научилась ходить.

Реми бросил на нее странный косой взгляд:

– Но ты, должно быть, видела единорога.

Габриэль засмеялась:

– Почему ты так думаешь?

– А картина, которую ты написала для Мири?

Улыбка Габриэль увяла. Значит, Мири показала это Реми. Дурочка. Она была готова свернуть ей шею.

– Картина эта – пустяковина на забаву Мири, – сказала она. – Будь моя воля, я бы ее порвала, а полотно и раму пустила бы на растопку.

– Было бы очень обидно, потому что я в жизни не видел такой замечательной картины, – путано принялся объяснять Реми, не привыкший выражать чувства словами. Чуть смутившись, он продолжал по-солдатски настаивать на своем: – Мне казалось, что если я протяну руку, то дотронусь до настоящего загривка единорога и почувствую живую кожу. А пальцы ощутили бы его теплое дыхание. Картина была словно…

Габриэль отвернулась, надеясь, что Реми не задаст пугавший ее вопрос. Но он задал:

– Почему ты ее не закончила?

Эта картина была самой последней из ее картин, над которой она работала, когда появился Дантон, нарушивший покой на ее острове. В тот день, когда он уехал, она встала с постели, почему-то надеясь, что, если не обращать внимания на телесные синяки и болячки, жизнь будет продолжаться, как и раньше.

Она, как часто делала прежде, приволокла мольберт, палитру и полотно на берег ручья. Но проходили часы, а она только смотрела на картину. День подходил к концу, росли тени. И ее отчаяние.

Всякий раз, когда она подносила кисть к незаконченному участку полотна, где единорог все еще ждал ног, чтобы помчаться, словно ветер, пальцы тряслись, и она была не в состоянии сделать ни единого мазка.

Серебристый единорог, казалось, обращал к ней печальный укоризненный взгляд. «Извините, моя госпожа. Но надеяться когда-нибудь поймать меня может только дева, чистая и истинная. Ваше волшебство утрачено».

Но это горе теперь позади. Габриэль напомнила себе, что у нее другие мечты, другие честолюбивые стремления. Обернувшись к Реми, она даже сдержанно улыбнулась.

– Почему перестала рисовать? Есть… есть дела поважнее. Кроме того, эта картина только потворствует ребячеству Мири. Ты, может, не знаешь, а моей сестренке почти тринадцать лет. Если бы все было по ее, мы с ней до сих пор шумно бегали бы по лесу, играя в рыцарей и драконов.

Габриэль не знала, поверил ли Реми ее объяснению насчет картины, но он был слишком порядочным, чтобы допытываться дальше. Поморщившись от боли, переменил позу, чтобы сесть поудобнее.

– Рыцари и драконы? – переспросил он – Что же это такое?

Габриэль недоверчиво поглядела на него:

– Ну, знаешь, рыцарь спасает красавицу от огнедышащего дракона. Наверное, играл в нечто подобное в детстве.

– Нет, не скажу, что доводилось.

– Тогда во что же ты играл?

– Насколько помню, ни во что. К шести годам я уже занимался строевой подготовкой в полку отца, барабанил, когда шли строем в бой.

Габриэль пораженно раскрыла глаза.

– Удивляюсь, как такие вещи позволяла твоя мама.

– Мать мало, что решала в этом деле. Она умерла, когда мне не было трех лет. Я почти не помню ее, разве что нежное прикосновение по ночам, когда она поправляла одеяло.

Реми говорил спокойно, буднично, но в глазах было столько тоски, что у Габриэль защемило сердце. Она потеряла мать лишь два года назад. Ей было шестнадцать, и все же это было достаточно тяжело. Но остаться без матери в трехлетнем возрасте…