Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма - Кэтрин Зубович

17 человек[795]. К тому же восемь из них – дети, поэтому Смирнов хронически не высыпается, и это серьезно подрывает его здоровье. Вскоре после Смирнова Берии написали две балерины из Большого театра. Они просили о новой квартире потому, что сейчас проживали в 10 километрах от центра города. Рабочий день у них начинался в 10 часов утра и с перерывами продолжался до полуночи, а из-за большого расстояния они не могли приезжать домой пообедать и поужинать. Они писали, что из-за большой физической нагрузки, сопряженной с их работой, такая удаленность их дома от места работы уже начинает плохо сказываться на их здоровье. Им бы очень хотелось переехать поближе к театру. Берия переслал просьбу балерин в соответствующие инстанции, снабдив ее припиской: «Рассмотрите и помогите»[796]. В итоге Смирнов с семьей въехали в дом у Красных Ворот, добившись желанного покоя, а балеринам выделили квартиру в высотке на Котельнической.

Счастье и советские небоскребы

В начале 1950-х московские небоскребы, которые раньше занимали столь заметное место на страницах советских газет и журналов, наконец стали заметны еще и на городском горизонте. Пока строители при помощи подъемных кранов возводили стальные скелеты будущих зданий, архитекторы продолжали идейно обрабатывать умы советских граждан. В сентябре 1952 года читатели «Огонька» узнали о том, что новые московские высотные дома во многих отношениях превосходят похожие здания, стоящие в США. Как писал архитектор Каро Алабян, если люди, живущие в американских небоскребах, при малейшем порыве ветра чувствуют, как их дом раскачивается, то жильцы московских высоток будут избавлены от подобных пугающих ощущений благодаря техническим усовершенствованиям, привнесенным в советские проекты[797]. А через несколько месяцев читатели «Литературной газеты» узнали, что если «громады небоскребов Манхэттена или Чикаго сделались символом порабощения человека бездушной машиной бизнеса», то московские высотные здания расположились «в точках, наиболее благоприятных для самих зданий и для города»[798]. Советские небоскребы «не затесняют собой жилых кварталов, не отнимают у них света и воздуха. Окруженные пространствами площадей, перекликаясь друг с другом на больших дистанциях, высотные здания служат всему городу, формируют его новую панораму»[799]. Как только были достроены первые из новых московских башен, архитекторы вернулись к риторике холодной войны, с которой и начинался проект советских небоскребов в 1947 году.

Как и другие советские периодические издания, «Крокодил» – самый популярный в СССР сатирический журнал – публиковал в начале 1950-х множество рисунков, карикатур и рассказов, посвященных московским высоткам. Силуэт небоскреба стал символом революции в области материальной культуры и жилищных условий, которая разворачивалась в столице в послевоенные годы. Темой одной из иллюстраций, опубликованных в «Крокодиле» в 1952 году (илл. 7.7) и изображавших жилой дом на Котельнической набережной, стала его вожделенная близость к центру. «Из окна нашей квартиры видна Красная площадь», – говорит в осенний день одна девочка другой, когда они вместе идут из школы домой. Здесь «Крокодил», верный себе, вышучивает завышенные ожидания от жизни в высотках. На карикатуре Ю. Черепанова, напечатанной в журнале в 1950 году и изображавшей еще строившийся небоскреб, видно, что в верхней части здания свои метеорологические условия (илл. 7.8). Черепанов шутил, что этим зданиям, самым высоким в Москве, нужен будет собственный прогноз погоды. И, скорее всего, как можно заключить из этой карикатуры, небо над верхними этажами всегда будет безоблачное.

Илл. 7.7. Крокодил. 1952. 30 сентября

Илл. 7.8. Рисунок Ю. Черепанова. Подпись под рисунком: «Прогноз погоды оказался правильным, но не на высоте». (Крокодил. 1950. 20 сентября)

Освещая тему небоскребов, «Крокодил» не ограничивался только рисунками. В 1951 году, за несколько лет до завершения строительства высотных домов, журнал напечатал стихотворение под названием «Со всеми удобствами», написанное «будущим жильцом-высотником»:

Растет высотный дом и тянется к луне.

Квартиру в доме том предоставляют мне.

На верхнем этаже я поселюсь с женой,

Отмечу радостно вселенья дату.

Приятно будет нам под самою луной

Прослушать Лунную сонату[800].

Рядом с этими стихами был помещен рисунок, изображавший здание на Котельнической набережной, ему был отведен специальный разворот, посвященный 34-й годовщине Октябрьской революции. Автор стихов хотел сказать, что, построив этот московский небоскреб, власть исполнит обещание революции: даст народу радость, комфорт, здоровье и культуру.

Во многих публикациях, посвященных московским небоскребам, прослеживалась тесная связь между эстетикой небоскребов и влиянием этих зданий на здоровье и счастье людей, которые будут в них жить. Мысль о том, что высотные дома станут одними из самых здоровых мест для жизни в столице, всячески продвигалась в печати, а позже ее подхватили и авторы писем начала 1950-х годов. Как Лиля Брик и Михаил Гернет, многие из тех, кто обращался в 1952 году в Совет Министров с просьбами о квартире, упирали на то, что в новых домах им будет легче переносить разнообразные недуги. Например, Лиля видела одно из спасительных средств в лифтах.

Забота о собственном здоровье двигала и Владимиром Гельфрейхом, архитектором административного здания на Смоленской площади. Гельфрейх – один из трех зодчих, проектировавших в 1930-е Дворец Советов, – высоко оценивал небоскребы с архитектурной точки зрения, но главное преимущество этих зданий он видел в здоровой жизни, которая, очевидно, ожидала их жильцов. В октябре 1952 года Гельфрейх написал Берии, прося предоставить ему квартиру в доме на Котельнической. Архитектор с женой жили в нескольких кварталах от Лили Брик, в большой (63,5 квадратных метра) квартире на шестом (верхнем) этаже по адресу Арбат, 45. Гельфрейх получил эту квартиру в 1935 году, когда переехал в Москву из Ленинграда: такая привилегия полагалась ему как одному из создателей Дворца Советов. Но если в 1935 году этот дом был совершенно новым, то спустя семнадцать лет у него протекала крыша, лифт постоянно ломался, и «дальнейшая жизнь в [этой квартире]… стала затруднительной»[801]. Немолодым архитектору и его жене было трудно пешком подниматься на шестой этаж, к тому же в этой квартире не было комнаты под кабинет. Хотя просьба Гельфрейха несколько запоздала, ему все же выделили одну из самых просторных квартир, которые еще не были розданы: четырехкомнатную на двенадцатом этаже дома на Котельнической. Ему просто очень повезло: кто-то только что отказался от этой квартиры, и таким образом архитектор получил для своей семьи дополнительные 15 квадратных метров жилплощади.

Характерная для авторов писем зацикленность на свежем воздухе, солнечном свете и