По колено в крови. Откровения эсэсовца - Гюнтер Фляйшман

Не думаю, что кто-нибудь из наших, включая Дитца, рвался тогда в бой. Бывают дни, а за нами лежал именно такой, когда пережито по самую завязку. Как бывают и дни, когда сам чувствуешь, что атака нужна, необходима, что сама обстановка подталкивает тебя атаковать. Но в ту ночь все были настроены совершенно по-иному. Даже наш русский неприятель.

В тот день нам выпало пережить на самом деле немало. Я недосчитался троих боевых товарищей, отправил на тот свет толпу русских раненых, согласно моим целеуказаниям на этот город обрушилась тьма снарядов 8,8-см орудий. Все, хватит, иначе точно будет перебор. А это означает, что уничтожение врага рискует превратиться в своего рода спорт. Нет уж, в конце концов, эта война — не наша. Она разразилась из-за алчности и некомпетентности наших правителей. Хорошо бы привезти сюда Гитлера, пусть-ка и он возьмет в руки винтовку, если ему так хочется воевать. А что до нас — наша смена на сегодня закончилась.

И подобные явления и мысли отнюдь не свидетельствовали о том, что в Поповке боевой дух СС упал до нуля. Нет, нет, мы продолжали хранить верность Гитлеру и народу Германии. Но даже у параноика-фанатика есть пределы демонстрировать верность и преданность. Если твое изнуренное тело и дух начинают протестовать, то никакой пропаганде, никаким воззвания и апелляциям не заставить тебя героически сражаться. Правда, это не распространяется на те случаи, когда речь идет о сохранении жизни, твоей собственной или же твоего товарища. Тут уж, невзирая ни на изнуренное тело, ни на сломленный боевой дух, ты превращаешься в удивительное создание, всеми способами старающееся обхитрить надвигающуюся погибель. Обхитришь, и вот ты уже куда выше оцениваешь себя. Будто тебе удалось изменить ход твоей судьбы, предопределенной для тебя сильными мира сего. Именно тогда я и понял суть и стимул этого. Выжить — означало для нас не столько сохранить свою жизнь, сколько жизнь наших товарищей. Когда ты пытаешься выжить ради того, чтобы выжил другой. В ту ночь выжить должны были все до единого. Включая и русских.

Из размышлений меня вырвало буханье кованых сапог. Я все еще держал в руке полураскрытый том Вильгельма Буша. Наши наблюдатели изучали в бинокли позиции русских. Поговаривали, что они в течение ночи отошли. Вскоре вернулся посланный нами в разведку боец и притащил любопытные вещи — коробку медикаментов и перевязочных материалов, оставленную для нас русскими. В благодарность за хлеб.

«Петрике» оживился, передавая массу донесений и приказов. Большинство наших подразделений сообщали об отсутствии активности врага. Советы решили сдать город и под покровом темноты отступили. Собственно, удивляться было нечему — сначала они яростно набрасывались на нас, нанесли нам немалые потери, а потом тихой сапой удалились на восток для перегруппировки сил. Мы не торопясь собрали снаряжение, и Дитц повел нас к восточным окраинам города.

Там мы обнаружили Штайнера и Кюндера. Тут же стояло несколько искореженных танков и полугусеничных вездеходов. Поступали сообщения из полков, действовавших за несколько километров от нас. Минувшим днем им тоже здорово досталось от русских. Враг внезапно атаковал одновременно на нескольких участках, нанося тяжелые потери, а потом отступал для перегруппировки сил. Советы доказали нам, что и мы уязвимы, что и у нас полным-полно огрехов и слабых мест. ОКХ и ОКВ были в панике, лихорадочно пытаясь разработать план пополнения полков личным составом, техникой, артиллерийскими орудиями и боеприпасами. Русская авиация уничтожила наши тыловые склады, поэтому снабжение пришлось урезать до необходимого минимума. Разумеется, как это всегда бывает в подобных случаях, командиры частей обрывали телефоны, требуя обеспечить их тем и другим, и каждый доказывал, что он и только он должен получить необходимое в первую очередь, ссылаясь на неотложность стоящих перед ним задач. Я стоял в паре метров от Кюндера и слышал все поступавшие запросы. Два или три полка вермахта были разбиты наголову. Потери личного состава и техники батальона СС, действовавшего в Горовке, доходили до 80%.

Из Поповки начинали вывозить убитых из 5-й дивизии СС и танковой армии Гота. Солдаты резервной роты вгрызались лопатами в мерзлую землю — им предстояло вырыть не одну сотню могил. Солдаты санитарной роты тем временем снимали с тел погибших личные жетоны.

Мы с Лихтелем решили обойти уложенные в ряд тела погибших, чтобы отыскать Брюкнера, Бизеля и Штотца. Эти ребята заслуживали достойного погребения, мы и в мыслях не могли допустить, чтобы они так и остались лежать где-нибудь в городе среди обломков домов.

Бесконечный ряд трупов, иногда расчлененных, а иногда и просто фрагментов человеческих тел. Часть из них была покрыта солдатскими одеялами. Приходилось нагибаться и откидывать их. Так Лихтель й обнаружил тела Брюкнера и Штотца. Но где тело Бизеля? Может, среди расчлененных? Их было, наверное, половина от остальных. Какое-то время спустя до меня дошло, что может статься, что нам так никогда и не узнать, были ли его останки вывезены из Поповки. Но тут Лихтель сумел отыскать и Бизеля. Причем по содержимому карманов брюк. Но по лицу Лихтеля я понял, что это неправда. Я не стал допрашивать его, поняв, что он просто решил утешить меня. И я предпочел поверить ему, невзирая на укоры совести. Больше мы с ним эту тему никогда не поднимали.

Под влиянием слухов о готовящемся новом наступлении русских остатки 5-й дивизии СС и танковой армии Гота стали сосредотачиваться. Если русские и вправду надумали атаковать нас, нам их натиска уже не выдержать. Слишком велики были наши потери. Мы получили приказ продолжать следовать на Имени.

Туда мы прибыли ранним утром следующего дня. Туда были стянуты значительные силы немецких войск, действовавших на различных участках фронта. Личный состав выглядел хуже некуда, люди были измучены и подавлены. Наши офицеры всячески препятствовали тому, чтобы мы вступали с ними в контакт, но мы все равно пообщались с ними. Следить за нами было некому — у наших командиров и без этого хлопот был полон рот: подсчитать потери, реорганизовать подразделения и, самое главное, думать, как быть дальше.

Бойцы не скупились на рассказы о пережитом ими кошмаре. Говорили о том, что русские используют огнеметы для выкуривания наших из подвалов и бункеров. Другие рассказывали о том, как русские танками проезжались по нашим раненым, лежащим на улицах. Один солдат поддал о том, как пропал его товарищ из «Лейбштандарта «Адольф Гитлер», посланный в разведку, и как потом, на следующий день фрагменты его тела обнаружили прибитыми гвоздями к стене дома.

Немало было рассказов о бесчеловечных актах и с нашей стороны. Так, на глазах у одного солдата наш боец раскроил пленному череп прикладом винтовки. Другой был свидетелем тому, как наш солдат вместо того, чтобы прикончить взятого в плен русского одной пулей, несколько раз выстрелил в него, желая, чтобы тот умирал постепенно. Говорили о проткнутых штыками руках, ногах, о том, как нескольких русских солдат цепями приковали в церкви к стене, а саму церковь подожгли. Я не мог поверить, что мы, немцы, будучи цивилизованным народом, были способны на такие чудовищные издевательства, не гнушаясь совершать их в Храме Божьем.

Как могли совершать их мы, которые еще минувшей ночью шутливо переругивались с русскими? Как могли их совершать те же русские? Почетно предпринять все возможное ради спасения своего товарища. Но разве может считаться почетным зверское убийство беспомощного или безоружного? Одни на войне убивают по необходимости. Это очень печально и очень страшно. А ведь тот русский, пытавшийся укрыться за деревянной тележкой и погибший от моей пули, не представлял для нас ровным счетом никакой угрозы. В крайнем случае, можно было взять его в плен. Но я потерял Брюкнера, Бизеля, да Штотц умирал на моих глазах. Впрочем, их гибель не могла служить оправданием содеянного мною. Вчера я миновал врата восьмого круга ада. Я уже не имел права считать себя нормальным человеческим существом, ибо я попрал личностные, религиозные и этические нормы и принципы. Совершив варварский акт, ты уже ничем больше не отличаешься от варвара. Убивая из злобы, я на веки вечные вручил Люциферу частичку моей души.