Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

Здесь не могу умолчать о двух обстоятельствах, выказывающих душу и характер бывшего моего главного начальника, инспектора заводов Штадена. Зная всю подноготную, что делается на заводе, он знал, что я многим оружейникам состоял должным по распискам и векселям, чего, впрочем, я даже и не скрывал, то по получении отставки и по принятии Тагайчиновым от меня по ведомости завода он созвал к себе моих заимодавцев, объяснил им, что у меня нет собственности, следовательно, и возможности заплатить им, предложил, чтобы они, меня не выпуская из завода, представили бы ему жалобу, а он распорядится уже удовлетворить их из моей пенсии. Но благородство темных людей превысило низость начальника! Ни один из них не только не согласился на это предложение, но даже объявили ему решительно, что в настоящую минуту и требовать грешно. «Соберется с деньгами, – сказал кто-то из них, – тогда и заплатит, а так нельзя делать. Мы памятуем его добро».

По сдачи моей в январе завода я вполне мог узнать чувства к себе бывших моих товарищей, подчиненных и вообще оружейников. Я прожил после отставки в Туле четыре месяца, и, несмотря, что все знали там личное нерасположение ко мне Штадена, не проходило не только ни одного праздника, но даже простого воскресенья, чтобы первые чиновники завода и старшие оружейники не приходили ко мне с поздравлением, и даже жившие на другой стороне простые и последние оружейники приходили к моему дому и ожидали по нескольку часов под окнами, чтобы увидать меня и приветливо со мной раскланяться. Наконец, сам Штаден при всей злобе ко мне не мог не отдавать мне справедливости и один раз, отлучаясь на неделю без дозволения в Ефремов к своей замужней дочери, оставляя по канцелярии своей важные недоложенные дела, просил Тагайчинова привести их к концу, посоветовавшись первоначально со мной, и просить моего совета, предваряя его, чтобы он только то бы и отвечал начальству, что заслужит мою апробацию.

23 июня я выехал из Тулы, а 29-го того же месяца во время обедни сгорели там 600 домов и весь оружейный завод. За несколько дней пред моим выездом, сидя у себя под окном в квартире, занимаемой в доме оружейника Родиона Лялина,[401]до которого только и дошел пожар, я, как будто предчувствуя что-либо, говорил своим:

– Представьте себе, вот сколько времени я замечаю постоянно, всякий день, поутру с 9 часов подымается ветер с юга и с необыкновенной силой дует в этом направлены до шести часов пополудни. Боже сохрани, если в это время на горе загорится хоть один дом – ни города, ни завода не останется!

Не думал я, чтобы слова мои так скоро оправдались. В день Петра и Павла[402]Штаден, купивши незадолго пред тем новое имение в 25 верстах от Тулы, праздновал там свое приобретение, и Философов, только что вернувшийся из Петербурга, накануне отправился туда, а равно и другие старшие чиновники, в том числе и заводской полицеймейстер, приглашенные на это торжество, уехали на заводских пожарных лошадях… Пожар продолжался целый день, и все, которым бы следовало озаботиться о безопасности завода, были в деревне, и никто не мог порядочно распорядиться. А спасти его было так легко, что утвердительно могу сказать, не уезжай я – завод был бы цел. Замечание мое о постоянстве южного ветра положительно бы к тому способствовало. Чулковская слобода, в которой живут рабочие оружейники, более трех тысяч человек, оставалась совершенно в стороне от огня и от ветра. Распорядись как следует, возьми из слободы 500 или 1000 рабочих, расставь их по вточным желобам для действий машинами, а служащих с шайками и ведрами с приказанием обращать внимание на падающие головни на крыши завода – можно было бы удержать стремление пламени, тем более что ближайшие дома от города и завода находились за каналом, на расстоянии более чем 70 саженей, как я слыхал впоследствии. На заводе из начальников никого не было, а кто и были, из младших, так и те растеряли головы. Оружейники вообще думали лишь о своей собственности; только малое число употреблялось для спасения дел из правления и там не спасли многого. Это последнее обстоятельство послужило для начальства к вящей их пользе, так как все темные дела и по ним отчетности были якобы истреблены огнем. Так зло и в самом гневе Божьем ищет всегда себе ограды!

Приехавши в Смоленск, я нашел уже к себе письмо от князя Долгорукого, писанное еще в январе, в котором уведомлял меня, что в. к. Михаил Павлович предлагает мне вновь вступить на службу, командиром Ижевского оружейного завода. Я тотчас отвечал, «что взявши отставку с чином генерал-майора, я уже не предполагал вовсе служить по военной части, но если его в-во принимает на себя исходатайствовать для меня изъятие из общего правила – удержать чин со вступлением в службу, то он может располагать мной совершенно по своему усмотрению». Через неделю я получил ответ, «что Неронов[403]просит оставить его на службе, а великий князь будет иметь меня в виду на будущее время». Догадавшись, что все это штуки г. Штадена, я написал Долгорукому, что я в службу сам не напрашиваюсь и прошу не считать меня уже кандидатом по артиллерии.

В конце августа месяца я приехал в Петербург… Вскоре по приезде я явился к князю Меншикову.

Князь А. С. Меншиков встретил меня наверху в первой комнате и, взяв под руку, повел к себе в кабинет, куда мы шли через три или четыре комнаты. В это время у нас шел следующий разговор:

– Простите меня, ваше превосходительство, я очень виноват пред вами, что я не отвечал вам. Вот истинная причина: я помню имя ваше – Иван, а отчество право позабыл.

– Напротив, ваша светлость, я много виноват пред вами, что взял смелость адресоваться к вам. Не думайте, князь, чтобы я дерзнул полагаться на прежнее сотоварищество, я просто искал вашего покровительства!

Тут мы дошли до кабинета, в котором стояли два стола: большой посреди комнаты, а маленький возле окна и у сего с одной стороны кресла, а с другой – стул. Князь, взяв меня за руку, насильно посадил на стул, а потом, перейдя на другую сторону стола, сел, и наш разговор продолжался следующим образом:

– Вы писали ко мне, что желали бы получить место. Скажите теперь, какое и в чем я могу вам быть полезен?

– Теперь, князь, ни в чем. Я чувствую, что невольно провинился пред вами; моей дерзостью писать вам, и желаю одного – слышать от вас, что вы на меня не гневаетесь за это.

– Напротив, я еще раз повторяю: извините меня и дайте мне случай доказать вам, что я желаю быть вам полезен. Вы, я думаю, знаете Беловодского,[404]который служил вместе со мной в Турции, в роте Засядко; вот он недавно писал ко мне, и мы уладили. Я доставил ему место, по флоту, а вам ничего предложить не могу. Надо мной и так смеются, говоря, что я не знаю, что такое брамсель!.. Но хозяйственной части потому боюсь вам предложить, что я, зная лично вас и дружбу к вам Вельяминова, желаю навсегда сохранить мое расположение к вам и ваше ко мне, а там непременно поссоримся! Скажите мне откровенно: нет ли у вас в виду какого-нибудь места, о котором я мог бы попросить кого нужно? У меня, слава Богу, найдутся люди, которые уважат, быть может, мою просьбу.