Зверь с той стороны - Александр Сивинских

Над стадионом реяли разноцветные флаги. Летали порванные мускулистыми грудями бегунов-победителей финишные ленты, похожий на Белую Бабу воздушный змей и воздушный змей, похожий на белого мужика. Витали запахи конского и людского пота, свежей земли, травы, пива и газированной воды «Апельсин». Звучали азартные выкрики и рукоплескания. Звенел мяч.

Казачки, наши и приезжие, только что закончили джигитовку. Главный кубок вручался, как и в прошлом году, удалому атаманскому отпрыску Ростиславу Бердышеву. Он был чубат, белозуб, нахален (ох, нахален!) и притом столь надулся, гордясь собою, что смотреть смешно. Моя Ольга, как одна из красивейших женщин посёлка, подносила Бердышеву триумфальную ленту через плечо. Ростислав надеялся произвести впечатление своей победой в первую очередь, конечно, на неё, никакого секрета тут нет. И с нетерпением ждал, очевидно, заслуженного поздравительного поцелуя. А она, видя его вытянутые губы и покрасневшие уши, засмеялась и ускользнула. Как оскорбленный станишник сдержался и не швырнул кубок оземь, не растоптал ленту ногами, не соображу.

Возле широко распахнутых ворот стадиона был сооружен помост для гиревиков. Двухпудовиками играючи жонглировал на зависть друзьям и соперникам молодой человек Элвис. Разминался перед основными соревнованиями. На него с замиранием сердца смотрели ночные плакальщицы: гренадерша Надя и Алёна Горошникова. Время от времени соперницы обменивались смертоубийственными, точно боевые эспадроны, взглядами. Лязгала сталь, летели искры, и вновь влюблённые очи обращались на полуголого здоровяка.

Так вот кто повинен в разбивании ваших сердец, подумал я. А ведь не зря по нему девочки сохнут. До чего ж здоров, атлет! Хоть и прыщеват без меры. Тут Надя, видимо, боковым зрением заметила меня и, здороваясь, кивнула. Помнит. Я кивнул в ответ и улыбнулся. Она вдруг смущённо зарделась и потупила глазки. Мне пришло в голову, что она по-своему очень недурна, и будь я моложе, ей-богу, приударил бы за ней. Было бы интересно. Да что там! Мне уже становилось интересно. Вот те на! Я глянул на неё опять. Определённо, недурна! В голове закопошилось что-то этакое… романтическое. Озорное даже. С паскудно-удалецким привкусом. Из разряда: "А вот бы…"

"Молодец", — похвалил я Элвиса вслух, дабы отвлечься от неумеренно игривых мыслей. "Молодец против овец, — недовольно парировал тесть, — а против молодца и сам ягнёнок. Нету нынче на него нашего Филиппа, вот он и красуется. Салага!" — "Да, — согласился я, — Фил бы сейчас не только гири метал. Прихватил бы для потехи и пару зрителей". — "То-то и оно, — протянул тесть. — И чего он в этот раз не приехал? Раньше, вроде, никогда не пропускал. Эх, тряхну стариной! — вдруг воскликнул он. — Негоже, чтобы по гирям победителем кто-то иной, кроме Капраловых становился! А ну!…"

Оставив тестя отстаивать фамильные завоевания, что грозило затянуться надолго, мы поехали дальше. (Новейшие данные союзнической разведки: молодость уступила-таки опыту. С минимальным разрывом. Ни секунды не сомневаюсь в завидных физических кондициях тестя, но… Объективности ради: Элвис запросто мог сыграть в поддавки — например, из уважения к сединам и политическому весу.)

По дороге я завернул на плотину — глянуть, сколь высоко держится зеркало пруда, а также проведать лодку. Позавчера я смолил её и конопатил, сейчас она лежала на берегу кверху днищем, нетерпеливо ожидая пуска на воду. Подождет ещё. "Теперь газу?" — спросил я, осмотрев лодку.

Дочка и кот — из-под полога выставлялись одни мордашки — враз кивнули.

И я дал газу. Но с оглядкой на драгоценную пассажирку, потому далеко не полного. Будь один, дал бы, конечно, больше — страсть не люблю медленно ездить. Однако ж до Ямской избы долетели вмиг. Там настигли попутного пешехода. Молодой парень. Шатен с непокрытой головой. Тонкий, одетый не по-походному, а обычно — голубые джинсы, белая ветровка. В белых кроссовках и с голубым самошитым джинсовым рюкзачком за плечами. Шёл он легко и помахивал декоративной тросточкой, более подходящей для пижонских богемных тусовок, чем для наших горных и лесных дорог.

Я снизил скорость, посигналил, подъехал, остановился. Парень обернулся, и я его узнал. Костик Холодных, сосед моих родителей по лестничной площадке. У него бабка живёт в Серебряном. Как-то раз, года два назад, я его туда подвозил от автобуса по материной телефонной просьбе. На этом самом мотоцикле. Вот так встреча!

"Константэн, — сказал я радостно. — Ты ли это, дружище? Ты, конечно, ты… Давненько я тебя не видел. А ты здорово подрос. И возмужал".

Он прищурился против солнца. "Дядя… дядя Тёма?" — "Не Тёма — Антон, — сказал я. — Антон Басарыга. Предпочтительно без "дяди". — "Точно, — хлопнул он себя по лбу. — Ну конечно же, дядя Антон! Извините. Вечно я, балбес, имена забываю, путаю". — "Забыл, так забыл. Не страшно, — сказал я. — Ты в Серебряное? Садись, подбросим!" — "Как в прошлый раз?" — спросил он и засмеялся. "Ага!" — Засмеялся и я, внутренне недоумевая, чем его так уж развеселил "прошлый раз".

К веселью сейчас же подключилась Машенька. Мы от души похохотали теперь уже втроем. "А как зовут вас, прелестное дитя?" — спросил Костя, с умилением взирая на веселящуюся малышку. Я не успел и рта раскрыть. "Маша", — тоном благовоспитанной девочки пискнуло прелестное дитя и церемонно протянуло ручку. Костя с серьёзным видом пожал её, а затем… "Маша, разрешите мне быть вашим рыцарем!" — Он преклонил колено и коснулся детских пальчиков губами. "Извольте", — кивнула новоиспеченная дама сердца. Я отвернулся, пряча улыбку. "У вас, дядя Антон, кажется, есть ещё сын такого же возраста?" — спросил Костя. "Увы и ах, — вздохнул я о наболевшем, — сына бы, конечно, надобно завести непременно. И давно бы пора, как без наследника?… Но пока…" — "Опять я, получается, чего-то напутал, — огорчился Костя. — А ведь мне вспоминается определённо мальчик. И мотоцикл у вас, помнится, был не этот. Снова ошибаюсь?". — "Нет, — успокоил я его. — Мотоцикл тот же. Окраска другая, ещё кое-что. Тюнинг, выражаясь современно. Шурин расстарался. Ну, и я ручки приложил". — "Замечательно получилось", — похвалил Костя. Незаметно было, чтобы он кривил душой. "Спасибо", — немного смущенно сказал я.

Тут из коляски высунулся Люсьен, и Костя его увидел. Воскликнув громогласно: "Барбаросса?!!" он бросился целовать заспанную кошачью морду. Выяснилось, что добрая старушка, первая Люськина хозяйка, была Костиной бабушкой Онисьей. Ныне, к сожалению, покойной. Внучок-студиозус направлялся в её избушку за какими-то замечательными и важными предметами, напоминающими о беззаботном деревенском детстве. (О, ностальжи!…) А заодно намеревался пожить недельку в Серебряном, повидать знакомых. Повидать Ониного пса Музгара, проживающего нынче у… у дяди Коли-однорукого. Каскад счастливых совпадений!

Заднее мотоциклетное сиденье Костик оседлал столь ловко, будто только этим и занимался все свои, сколько ни есть (осьмнадцать, пожалуй), зим и лет. Но сидел напряжённо, словно ждал всё-таки от меня какого-нибудь неприятного фортеля, каверзы какой-нибудь. "А вот возьмет этот дядя не то Антон, не то Тёма, у которого не то сын, не то дочь, и столкнет злодейски меня с мотоцикла если не на повороте, то уж на мосту точно!" Впрочем, не исключаю, что он помнил… Хоть, вроде, не должен…