Наследие - Виталий Храмов

Белый встрепенулся, повернулся к Нису:

– Ты сам это придумал?

Нис, опять играя искрами безумия в глазах, ответил:

– Очень бы хотел присвоить эту светлую мысль. Очень. И гордиться собой в твоих глазах. Но мне это нашептали в ухо. Толкнув на нитку, что должна была привести меня к тебе.

– Кто? – Белохвост встал на стременах. – Кто это был?

– О, – улыбнулся Нис, – это – Великий! Ты его знаешь! Он очень сожалел, что не успел поговорить с тобой, но обещал, что еще поговорите. Его нитка уже давно и прочно вплетена в наше полотно Мира.

– Кто? – взревел Белохвост.

Но Нис, опять закатившись своим безумным смехом, стеганул коня плетью и поддал шпорами, отчего конь прыгнул вперед рывком. Смех Ниса ускакал.

Командир затравленно осмотрелся. Как никогда ему нужен был совет. Нужно было обсудить с кем-нибудь возникшие затруднения, послушать мысли единомышленника, взвесить все последствия, выработать решение, проработать план. Но…

Взгляд Белохвоста прыгал с одного советника на другого. Никто из них не мог бы не то что разделить тяжесть мыслей Белого, а даже понять его. Пятка! Марк! Птица! Старые! Где вы, когда вы так нужны?!

Белый Хвост чуть не взвыл. Где они все, когда он тут с ума сходит?!

– Что с ним? – Корень поймал Ниса за рукав.

– Скучает по друзьям, – пожал плечами Нис, вырвав рукав из пальцев Корня, и ускакал.

Нис, при всей его жизнерадостности и легкости, с кровью получил, с молоком матери впитал княжескую спесь. А кто такой Корень? Сын шлюхи. Пусть и признанный Достойным. Но даже Зуб, по праву – знать, не признан Нисом равным. Равными он признает только магов – будучи сам больше магом, чем княжичем. А командира почитает за старшего.

Нет, конечно, Нис ни единым жестом, ни единым движением лица, ни единым словом никогда не покажет этого. Но такой он родился, так воспитан. Он не может иначе, хотя и старается. И они, низшие – такие же. Такими родились, так воспитаны. В почтении к старшим. Даже дерзость Корня, граничащая с наглостью, имеет четкий предел, который не видим, но непреодолим.

Корень встряхнул головой. Все это – пыль. Всегда была и всегда будет. А командир сильно опечален. Люди видят это – тревожатся. А это совсем не хорошо. И так все стянуто трухлявыми нитками. А что делать?

Корень приотстал до группы магов. Спросил у Тола, к которому уже прочно прилипло оброненное командиром, Умник:

– Видел? – Корень мотнул головой на силуэт высокого всадника.

– Сами всю голову сломали, – вздохнул Тол. – Поедом себя ест. Отвлечь его надо. А как? Сестру твою просили – не видит ее в упор. Просили этого блаженного придурка – только хуже стало! Чтоб ему!

Тол сплюнул в Пустошь.

– Его при родах точно на мраморной лестнице уронили повитухи, – вздохнул Комок, – и он все ступени своей мягкой головой пересчитал.

– Слушай, дозорный, – обратился к нему маг огня, – там, в Пустошах, есть что необычное?

– Только Пустошь, – мотнул головой Корень, – корка земли, овраги, холмы, расщелины, промоины, скверна, колючки. Ни Тварей, ни Бродяг. Догнали одного, жутко выбеленного, твердого, как камень, но совсем голого.

– Это откуда же такой взялся? – насторожился Тол.

– Оттуда, наверное, – ответил Корень, махнул рукой, указывая. – Видишь, там холмы круглые? Город там был. У меня на карте так. Название прочесть не могу.

– А ты молодец, дозорный, – сказал Огневик, – что читать выучился.

– Не хотел помереть сыном шлюхи, – буркнул Корень, передумав доставать карту.

– Он больше чем молодец, – сказал Тол, – он – умник! Пошли, Корень, отпросимся у командира осмотреть это место.

– И в чем соль шутки? – спросил Корень.

– В том, что мы везем полно допотопных вещей разной степени ценности и полезности. Друг командира – тот еще копатель.

Командир выслушал их – молча, но помотал головой:

– Развалины эти мне известны. И не только мне. У дороги же. Облазили их вдоль и поперек. А если вам скучно стало, то я вас загружу по самое не балуйся! Тол, я понимаю, ты не Сумрак, но ты должен побеседовать с каждым. Постарайся найти одаренных. И воров, помышляющих зло. Карать сразу не советую. Но с такими людьми надо работать. Много работать и чуть иначе. Как и с остальными. Корень! У тебя так много людей, что ты решил, что ты самый свободный? Тогда ищи среди этих вот людей дозорных. Учи их. Кроме того, тут полно самого разного люда. А мне нужен единый уровень. Хотя бы по грамотности, чтобы все одинаково понимали сказанные слова, приказы. Понятна задача? Тол, тебя касается. И Зуба зовите сюда. Оклемались? Заскучали? Быстро!

Корень и Тол развернули коней, поскакали. Тол выставил ладонь, Корень ударил по ней.

Белый заметил это, улыбнулся. Было приятно, что складывается общность неравнодушных последователей, единомышленников. Вот вернется Марк – еще лучше станет. А если Птаха притащит – вообще заживем!

А вот Сбитый Зуб материл этих «неравнодушных» дотемна. Потому как командир заставил его учить людей построениям Неприкасаемых. Идти в шаг, разом всем строем поворачиваться, перестраиваться, на ходу – строить «черепаху». И все это – в походе, переходя на бег, чтобы не отстать от поезда, запутавшись в неизбежных столкновениях и падениях людей, многие из которых не знали, где у них правая рука, а где – левая. А если и знали, то постоянно их путали. И вместо «Право, все, вдруг!» – куча столкнувшихся, упавших друг на друга тел.

Как будто мало было этого, стали учить людей верховой езде.

– Командир, – взвыл Зуб. – Какие из них всадники?! Их же годами учить надо чувствовать коня!

– Я даже не мечтаю из них сделать Бессмертных, воевода, – сказал Белохвост, положив ладони на наплечники Зуба, смотря ему в глаза, приблизив свое лицо к его лицу, сказал тихо: – Я из них хочу сделать драгун.

– Кого? Дракон? – удивился Зуб.

– А… и пусть – «дракон», – усмехнулся командир. – Мне надо, чтобы они просто умели передвигаться верхом, понимаешь? В бой они вступят пешими, но до схватки чтобы добирались верхом. Быстро. Что мне еще противопоставить такому количеству конных Змей?

Зуб раскрыл рот, глядя на командира огромными глазами. Опомнившись, захлопнул рот, опустил голову, потом согнул спину в поклоне, молча, ушел. Но на ходу вскидывал руки, разводил руками, ронял их, опять всплескивал руками.

Ворониха, которую теперь иначе чем Чумой никто и не называл, даже в глаза, пролетая на своей лошадке мимо Зуба, тоже удивилась, но поскакала дальше, спрыгнула с коня прежде, чем он остановился.

– Ты что делаешь, бестолочь? Курица безмозглая! – заорал Белохвост. – Мало того, что верхом скачешь, как вестовой лихой, так еще и прыгаешь! Ребенка вытрясешь!

– Это мой ребенок… – начала огрызаться Чума, уперев руки в лохмотья некогда красивого, но совершенно непрочного платья, выставляя свою гордость – высокую, полную грудь, еще больше раздобревшую и растущую вместе с дитем.