Песнь теней - С. Джей-Джонс

И пронзил им свое сердце.

Тени перемещаются и шевелятся; брат отделяется от моего отражения, моих мыслей и появляется рядом со мной, цельный и настоящий.

– Лизель, – мягко говорит он.

– Зефферль. Это ты? Или ты – это я?

– Я – это ты, – говорит он. – А ты – это я. Мы – левая и правая руки одного пианиста. Мы – часть более крупного целого, которое больше нас, больше мира.

Мой храм, мое темное святилище, и даже пламя наверху алтаря не может разогнать окружающее меня отчаяние. Свеча, которую я вырезала из своей клетки из костей, лежит рядом с плинтусом, выброшенная, холодная и мертвая.

– Что я делаю, Зефф? – хрипло спрашиваю я. – Как я выбираю?

– Ты не выбираешь, – просто отвечает он.

– Что ты имеешь в виду? – В ушах все еще отдается эхо Древних законов, звенящее так неистово и властно: «Заплати цену, и другой уйдет свободным».

– Ты не выбираешь, – повторяет он. – Потому что выбор за мной.

– Нет! – Я бросаюсь вперед и хватаю брата за руку. – Ты не можешь.

– Почему нет, Элизабет? – Король гоблинов стоит рядом с Йозефом; его очертания, его фигура такие, какими я их всегда знала. Разноцветные глаза, один бледно-зеленый, другой серый, худое лицо, серебристо-золотисто-белые волосы, разметавшиеся вокруг головы.

– Потому что… потому что… – Я не могу найти верных слов. – Этот выбор должен быть моим. Он всегда был моим.

– Прекрати быть такой эгоисткой, – поддразнивает меня Йозеф. – Давай возьмем на себя это бремя раз и навсегда.

– Я пытаюсь не быть эгоисткой, – тихо говорю я.

– Неужели время, проведенное в Подземном мире, ничему тебя не научило? – Король гоблинов наклоняется и поднимает с пола мою свечу. – Какой вопрос я задал тебе тогда, вечность назад?

– Когда ты научишься быть эгоисткой? – шепчу я. – Когда научишься делать что-то для себя?

– Когда ты позволишь другим делать что-то для тебя? – Король гоблинов передает свечу моему брату, и тот снова поджигает ее от блуждающего огонька в своем сердце.

– Это реально? – бормочу я, не осмеливаясь говорить громче.

– Что реально? – спрашивает Король гоблинов.

Я качаю головой. Я не знаю.

– Реальность – это то, что ты из нее делаешь, Элизабет, – говорит он. – Так же и с помешательством. Реально это или нет – это не имеет значения для меня, но имеет значение для тебя. Так что же это? Что бы ты предпочла?

Ощущение прикосновения наших тел, его мускусный аромат, вкус его губ. Король гоблинов имеет в моих руках высоту, ширину и вес, и я вижу, как вздымается и опадает его грудь, когда он вдыхает и выдыхает. Туда-сюда, туда-сюда. Внезапно меня посещает воспоминание, вернее, взгляд в будущее, но он дрожит и колеблется и очень похож на воспоминание. Я вспоминаю, как мы лежим в постели, бок о бок, наши тела, влажные от утоления страсти, окутаны теплым свечением легкого комфорта. Я вспоминаю, как черты его лица становятся острее с возрастом, а кожа истончается, обнажая под собой тонкие линии и кости. Я вспоминаю серебристо-золотисто-белые волосы, побелевшие от инея, а теперь истинно белые, а не сверкающие по волшебству Подземного мира. Я вспоминаю, как мы вместе стареем.

– Реально, – говорю я.

– Тогда назови меня. – Он торжественно смотрит на меня. – Верни меня мне самому, Элизабет.

– Но я не знаю твоего имени, – отвечаю я, и мой язык заплетается от слез.

– Ты всегда его знала, – отвечает он. Он прижимает ладонь к моей груди. – Ты хранила его всегда и везде, возвращая часть меня обратно в верхний мир.

Монастырь. Я думаю об именах, высеченных в каменных стенах катакомб, именах давно умерших братьев. «Махье», вспоминаю я. Но это не имя Короля гоблинов. Тогда я осознаю, что знаю его, в кусочках, во фрагментах, в мечтах. Мальчик-волк, одичавший ребенок, имя, вырезанное на подоконнике.

– Как… – начинаю я.

Он мягко смеется.

– Пути Господни неисповедимы.

– Мне бы очень хотелось, чтобы он был немного менее неисповедимым и намного более близким, – раздраженно говорю я. Король гоблинов хихикает.

– Ты дала мне имя, – говорит Йозеф. Улыбка брата нежна и сладка, и я не думаю, что смогу вынести эту боль. – Теперь дай имя ему.

Он берет мою руку и прикладывает ее к сердцу Короля гоблинов. Мой сдержанный юноша. Мой…

– Вольфганг, – шепчу я.

Йозеф возвращает мне мою свечу, зажженную не только от огня на моем алтаре, но и от блуждающего огонька в его груди. Его душа, моя душа. Я протягиваю руку и зажигаю свечу в груди Короля гоблинов.

Тени отступают.

– Иди, – говорит Йозеф и указывает на окно, где стоит девочка с солнечными волосами и синими, как лето, глазами, протягивая руки в ожидании, что я крепко схвачу ее ладонь.

– Кете, – бормочу я.

За моей сестрой стоит Франсуа. Мой брат и его возлюбленный не сводят друг с друга глаз. Что говорится в этом долгом, спокойном взгляде, для меня остается неизвестным, хотя их язык – язык любви, а не тот, на котором говорю я. Спустя мгновение Франсуа кивает. Это жест не смирения и поражения, а принятия. Прощания. Йозеф в ответ тоже кивает.

– Иди, – повторяет мой брат. – Иди и играй свою музыку для мира. Будь такой, какой тебе предначертано быть, Лизель, так же как и я – король, которым я выбираю быть.

– Но как я смогу играть без тебя? – Я даже не пытаюсь смахнуть струящиеся по щекам слезы.

– У тебя есть он, – говорит он, указывая головой на Короля гоблинов. На Вольфганга. – Но я у тебя тоже всегда буду. Твоя музыка – это мост, Лизель, – говорит он. – Играй ее, и мы всегда будем вместе. Играй ее, и я всегда буду помнить. Тебя. Жизнь. Что это значит – любить. Потому что твоя музыка – это первое и единственное в мире, что позволяло мне оставаться человеком, и первое и последнее, что я возвращаю тебе.

Рыдания лишают меня возможности говорить.

– Я люблю тебя, Зефферль. – Я не могу дышать, не могу вдохнуть достаточно воздуха, чтобы попрощаться навсегда. – Я люблю тебя, mein Brüderchen. Всем сердцем.

Йозеф улыбается, и кончики его зубов сверкают в мерцающем свете свечи.

– А я люблю тебя, Лизель, – мягко говорит он. – Всем миром.

Младенец плачет в люльке, затем затихает, и пылающие лихорадкой ярко-малиновые щеки бледнеют.

Ребенок затихает.

Йозеф?

В комнату входит маленькая девочка, болезненно бледная и очень худая, с темными волосами и глазами на пол-лица. Она склоняется над колыбелью и прикасается к щеке своего братца.

Младенец открывает глаза. Они полностью черные. Глаза гоблина. Глаза подменыша.