Юджин - повелитель времени. Книга 4. Все женщины - химеры - Гай Юлий Орловский

- Те действовали тайно, - ответил Фицрой, - а тут получится вторжение! Со знаменами и баннерами…

Но встревожился, начал поторапливать Рундельштотта и даже меня, поехал впереди, цепко просматривая окрестности, прислушиваясь к птичьему щебету, который всегда меняется в зависимости кого видят в кустах: человека, зверя или птицу.

- Кстати, - сказал он заинтересованно. - Что ты визжал насчет ученых ослов?

Я буркнул:

- Это одна старая добрая воинская команда… Когда-то в моем королевстве один полководец повел армию в дальнюю неведомую страну, а с ним поперлась целая толпа ученых мудрецов. На армию часто нападали легкие отряды врага, и чтобы отбиться, войско занимало круговую оборону. Самое ценное, ослов с грузом и ученых, быстро загоняли в самое безопасное место, то есть при появлении противника звучала команда «Ученых и ослов - в середину».

- Понял, - сказал он. - Если кричать быстро, получается «ученых ослов»… Вообще-то верно, ученые бывают такими ослами в быту! Но зато…

- Вот-вот, - согласился я. - Иногда мне кажется, лучше быть ослом в быту, чем не ослом в высоком.

Сейчас, сказал я себе твердо, продолжая разворачивать беспощадно трезвую мысль, держать слово, как это было в диком прошлом, просто бесконечно глупо. Тогда было понятно: человек существовал не сам по себе, а как веточка на могучем дереве своего рода, и он блюл честь рода, все время помнил о чести рода и панически страшился оказаться недостойным этой самой чести рода.

Сейчас же, когда сын не отвечает даже за отца, не говоря уже за весь род, мы впервые стали свободными от такой древней химеры, навязываемой нам для духовного закабаления, как совесть.

Мы - свободные люди в свободном обществе. Нет рода с его строгими рамками поведения, теперь каждый свободен в выборе, как себя вести, как держаться и чью сторону принимать.

Раньше человек отвечал не только за себя, но и за весь род, это ложилось на его плечи тяжелым грузом и обязывало поступать определенным образом. Выбрать другую дорогу - это измена идеалам рода. Перейти на сторону противника - опозориться не только самому, это мелочь, но опозорить весь свой род.

Неудивительно, что оступившийся в те времена предпочитал покончить жизнь самоубийством, «чтобы не запятнать честь рода», а сейчас мы понимаем, насколько это дико и глупо.

Держать слово - пережиток. Любая мораль - пережиток. Человек сам устанавливает для себя законы, по которым желает жить в обществе. Никакой морали, никакого долга, только общественный договор и понятие выгоды. Выгоды не только в примитивном понятии материальных благ, но и во всем остальном.

Сейчас даже когда женятся и выходят замуж, сперва тщательно собирают все сведения о тех, с кем знакомятся, составляют их психологические портреты. Если компьютерная программа сопоставит тысячи черточек характера обоих знакомящихся и сообщит, что хоть в чем-то придется уступать или чем-то поступиться, то возможность такого брака отвергается начисто и без колебаний.

Брак - чисто деловое предприятие, что скрепляется договорами с множеством пунктов и подпунктов, которые утрясают юристы, это не то непонятое древнее понятие, что в дикие времена именовалось любовью…

Фицрой крикнул впереди:

- Все сюда!… Короткий привал, а то кони уже еле ноги волочат, а там перейдем реку и уже в Нижних Долинах!

Рундельштотт промолчал, целиком полагается на обоих умников, что дураки в умном, но хороши в лесу, почти как местные звери, а Фицрой уже отыскал уютное место между тремя массивными дубами, коня похлопал по крупу и сказал обнадеживающе:

- Пощипай вон там траву. Уже сегодня насыплю тебя полные ясли отборного зерна!

Я помог слезть Рундельштотту, чувствуется, как он устал, несмотря на мой алертин, усадил под деревом, а коней тоже пустил к Фицроевому.

- Мы доберемся, - проговорил Рундельшттотт слабым голосом. - И больше никто не посмеет… Я был слишком беспечен.

- Мы могли бы защититься? - спросил я.

Он кивнул.

- Конечно. Но пришлось бы тратить на это драгоценную магию, которой и так недостает.

- Теперь придется, - сказал я. - Мир не так безопасен, как нам бы хотелось.

- Что будешь делать? - спросил он.

- Жить, - ответил я.

Он устало улыбнулся.

- У меня чувство, что собираешься уйти навсегда.

- Чувства обманчивы, - пробормотал я.

- И такое бывает, - согласился он. - Но иногда говорят точнее сложных умозаключений. Ты не воин, хотя у тебя сложение воина, и чародейство тебя не слишком уж привлекает… У тебя что-то другое.

- Все мы разные, - пробормотал я. - Отдыхайте, мастер. Я пойду посмотрю, что вокруг.

- Фицрой смотрит, - сказал он вдогонку.

- А я ему помогу, - ответил я, не поворачиваясь. - Я только помощник у всех, а сам пока еще даже не человек… по здешним меркам.

Странное ощущение, словно меня что-то ждет приятное вот за теми деревьями. Я очень медленно пошел в ту сторону, но поглядывал по сторонам и вслушивался, но никакого холодка, ничего тревожного…

И в какой-то момент ощутил, что переступил какую-то черту. Деревья вокруг вроде бы те же, однако выглядят выше, листья зеленее, а кора толще и украшена трещинами так, будто это не трещины, а тщательно сделанные узоры.

Дальше стена, полностью укрытая виноградными лозами, даже не видно, то ли сами по себе так взобрались, то ли там остатки древней стены или забора…

Прошел еще чуть, открылась широкая брешь в этой в самом деле каменной стене, дальше заброшенный двор, опавшие листья покрывают его весь, но когда ветерок чуть сдвинул в одном месте, я увидел настолько плотно подогнанные плиты, что ни одна травинка так и не протиснулась на свободу.

Чувствуя себя несколько странно, словно попал в некий давно заброшенный дворец, что в давние времена поражал величием, я медленно пересек двор и понял, что на той стороне вовсе не каменная гора, а массивнейшие и громадные ворота.

Половинки словно из цельных стволов, на каждом шиты в три ряда: выпуклые, в наростах из металла, красный фон, хмуро блистающие камни.

Я поколебался, может быть, стоит позвать Рундельштотта с Фицроем или же вовсе отступить, сейчас нам нельзя не то что отвлекаться, но даже взглянуть а сторону, однако, с другой стороны, здесь ничего не грозит, чувствую…

Я навалился на створку ворот, не очень-то надеясь на успех, но подалась медленно и без скрипа. Как только образовалась щель, я протиснулся, ощутил недоброе, оглянулся, но уже поздно: створка пошла обратно сама по себе, а едва края сдвинулись, там пробежала сверху донизу бледная молния, и обе створки срослись так, что исчезла даже видимость щели.

Стиснув челюсти и с сильно бьющимся сердцем, я повернулся и медленно огляделся. Чудовищно огромный зал, темный и мрачный, где стены уходят в темноту, и только на полу редкие пятна слабого света. И ничего больше, любая мебель здесь истлела бы сама по себе, если бы жуки не источили ее раньше.