Люди огня - Наталья Точильникова

— Сеньор Болотов, еще одно самооправдание, и мы это прекратим, и я уйду.

— Ладно. Моя вина.

— Дальше… Анна, Мария, Марта… Сколько?

Я подумал.

— Семь.

Всего-то! И это считая Тани, Токи и Николь. Сколько же я упустил в жизни! Секс я всегда воспринимал как нечто светлое и жизнеутверждающее, и раскаиваться в этом не собирался. Хуан де ля Крус понял, но не стал акцентировать внимание.

— Что-то еще?

— Нет.

Тон моего последнего ответа, по-моему, понравился ему больше, и мы, наконец съехали с этой скользкой темы.

— Воровство?

— Нет.

— Точно нет?

Я честно попытался вспомнить. Ну, максимум нецелевое использование госсредств. Но Эммануил меня ни разу не упрекнул — значит, все правильно. Интересно, а грех перед Антихристом — это вообще грех?

— Мысли возникали, но не разу не представилась возможность их осуществить.

— Зависть?

— Может быть, но даже не припомню. Для меня это малохарактерно.

— Ложь?

— В политике без этого никуда. Это не самооправдание — это констатация факта. И все во благо.

— Пьянство?

— Было в Японии, но…

— Депрессия? — усмехнулся Иоанн.

— Моя вина.

— Наркотики?

— Нет.

Он кивнул.

— И еще… Есть главный грех, в котором вы должны исповедоваться. Сами!

— Я служил Антихристу в течение трех лет. Сначала не зная, кто он на самом деле, потом зная. Но я сомневался до самого конца!

— Последнего говорить не стоило.

Он вздохнул и прочитал надо мною разрешительную молитву.

— Встаньте!

Я почувствовал некоторое облегчение, и у меня здорово заныл знак. Я взглянул. Он был, конечно. Я усмехнулся:

— «Отпускаются тебе грехи твои!»

— Что-то наверняка стерлось. С вашими грехами десять лет на порог церкви нельзя пускать, а вы хотите полного отпущения после одной исповеди. У вас впереди большая работа.

— Впервые встречаетесь с таким закоренелым грешником, как я?

— Почему? Апостолов Антихриста, правда, не было, а убийцы встречались и похуже. И все гордились своими преступлениями. Это не предмет для гордости, сеньор Болотов. И то, что вы успели нарушить не все заповеди — тоже не предмет для бахвальства. Для Ада довольно и одной. Если у человека нет, скажем, язвы желудка, это еще не значит, что он здоров. Ваша проблема не в том, что много грехов, а в том, что мало раскаяния.

— Просто, мне бы не хотелось, чтобы вы знали меня только с худшей стороны, ведь вам предстоит быть ходатаем за меня перед тем Судьей, что знает все оправдания. Я хочу, чтобы вы поняли, что я не такой уж злодей.

— Скорее я пойму, что все ваши оправдания ничего не стоят. Человек всегда свободен, сеньор Болотов, даже на кресте.

Я вздохнул. У меня были проблемы со свободой не то, что на кресте, а просто рядом с Эммануилом. Или очередное самооправдание?

— У вас четки есть? — спросил Иоанн.

— Нет.

— Сейчас.

Он порылся в своих вещах и извлек оттуда деревянные четки с маленьким железным распятием.

— Возьмите.

— Спасибо. Извините, за любопытство. Отец Иоанн, мне очень нравится ваше распятие, — я кивнул на рисунок. — Кто автор?

— Я. Это мой рисунок. Спасибо.

Я не знал, что мой духовник не только поэт, но и неплохой художник. До меня, наконец, дошло, где я видел нечто похожее. Подобное распятие есть у Сальвадора Дали: Христос, распростертый над миром на горизонтальном кресте. Хуан де ля Крус здорово подражал Дали, хотя не тупо, не тривиально: все-таки ракурс другой.

— Сеньор Болотов, вы когда-нибудь читали Розарий[102]?

— Да, в колледже.

— Помните, как?

— Думаю, да…

Господи! Читать Розарий! Эту пошлость? Это тупое повторение одних и тех же молитв из арсенала для начинающих? Это детище святого Доминика?

Зачем он все испортил?

— Полный Розарий утром и вечером, — сказал Иоанн. — Перед каждой частью Розария пятьдесят первый покаянный псалом[103] и ежедневная исповедь.

Я шел от палатки святого Иоанна Креста и крутил в руке его четки. Больше всего мне хотелось повесить их на ближайший куст.

Я бы так и сделал, если бы не столкнулся нос к носу с Белозерским.

— Привет, Олег, — я небрежно сунул четки в карман.

— Привет. Исповедовался?

Я кивнул и плюхнулся на ближайший камень.

— Завтра утром я ухожу.

Он опустился рядом.

— Что случилось?

— Ничего, просто мне здесь не место.

Я вынул четки и стал крутить их в руках. Все было сказано. Не впервой мне уходить в никуда.

— Иоанн Креста подарил? — спросил Белозерский.

— Угу! Розарий читать! Полный! Сто пятьдесят девять «Ave Maria», восемнадцать «Pater noster» и три «Credo» утром и вечером!

Надо заметить, что пятьдесят первый псалом возмутил меня куда меньше. Во-первых, творения царя Давида местами содержали неплохие образцы поэзии («словно тает воск пред лицом огня…»), а во-вторых, после моего Иерусалимского наместничества, я стал испытывать нечто вроде родственных чувств к их автору.

— Так ты собираешься уйти, потому что духовник прописал тебе читать Розарий?

— Приговорил к чтению Розария! Розочки подносить Святой Деве — какая пошлость!

— Ну почему «пошлость»? По-моему, очень куртуазно.

— Да, очень. Изобретение тринадцатого века, плод куртуазной культуры. Только я не рыцарь — я логик! Почему он не прописал мне читать «Сумму теологии» Фомы Аквинского? Это хотя бы упражнение для ума. Я ожидал большего от святого, Учителя Церкви и классика испанской литературы!

— Да, чтение Розария — это ужасное наказание, — он улыбнулся. — Ну, за что ты и сам знаешь. И гораздо лучше меня.