Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору - Игорь Симбирцев

Сам ошарашенный Ягода на эту завершающую часть речи Евдокимова с места, судя по стенограмме пленума, откликнулся только беспомощным возгласом: «Что вы, с ума сошли?» По стойкой легенде, в конце всего этого судилища Ягода будто бы в отчаянии выкрикнул своим обвинителям: «Жаль, я вас всех не арестовал еще год назад!» – но в стенограмме пленума этой реплики нет, да и верится в этот выпад Ягоды с трудом. Надо думать, он уже на этом пленуме понял, что конец его близок и что с таким подходом «петрушку крутить» ему уже не дадут. Но сопротивляться или дерзить он все равно не решался, даже от обвинений отбивался как-то вяло, словно понимая бесполезность всех таких усилий. Возможно, с того времени он уже ожидал ареста, надеясь только на милость Сталина и на то, что заслуженного чекиста и заместителя Дзержинского все же лишить жизни не посмеют.

Здесь он ошибся, уже в начале 1937 года сменивший Ягоду на посту главы НКВД Ежов докладывал Сталину о результатах расследования заговора «правых» и застрелившегося до ареста одного из их лидеров Томского, после изучения бумаг которого Ежов пришел к роковому для своего предшественника выводу, что «Ягода главный в руководящей тройке правых».

Совсем недавно назначенный наркомом НКВД Ежов на пленуме театрально добавлял самокритики, говоря: «Это мы, чекисты, тогда недоработали, а товарищ Сталин нам прямо говорил: ищите убийц среди зиновьевцев, а в это не верили и многие чекисты, страховали себя по другим линиям, и товарищ Сталин прямо ведь говорил Ягоде: «Смотри, морду набью». И мне не хотели тогда некоторые чекисты показывать оперативные материалы дела, у Молчанова вообще были настроения подальше запрятать агентурные сведения, ведомственные соображения говорили: впервые ЦК проверяет так чекистов, люди не могли переварить это. И немалая доля вины лежит на таких узколобых антипартийных работниках НКВД, хотя и старых убежденных чекистах». Почти откровенно юродствуя, Николай Ежов тут же и сам каялся непонятно в чем: «И меня они провели, оперативного опыта мне не хватило поначалу».

18 марта 1937 года Ежов на собрании актива НКВД заявил открыто, что Ягода лидер правых фракционеров и заговорщиков в партии, а также растратчик казенных средств и тайный агент бывшей царской охранки. Это собрание Ежов проводил в построенном под личным кураторством Ягоды Центральном клубе НКВД, задуманном бывшим наркомом как некий храм чекистского сообщества. И на алтаре именно этого храма опальный глава НКВД Ягода был принесен в жертву начавшейся вакханалии репрессий, пока еще принесен в жертву только символически. Эта сходка партактива НКВД в Центральном клубе, ее опубликованные сейчас материалы тоже отлично передают атмосферу внутри чекистского ведомства тех лет, когда уже открыто пошла грызня разных группировок и масса взаимных обвинений в политической слепоте или в прямой измене. Здесь как врагов советской власти вместе с Ягодой уже припечатывают с трибуны и его бывшего заместителя в НКВД Агранова, и уже арестованного одним из первых тогда на Лубянке бывшего начальника Секретно-политического отдела НКВД Молчанова. И сам еще заместитель Ежова в НКВД Агранов, чувствуя близость тюремной камеры, в отчаянии пытается спихнуть вину на уже арестованного коллегу Молчанова: «Нам удалось поставить на рельсы следствие по троцкистско-зиновьевскому центру, хотя неправильную и антипартийную позицию в этом деле заняли Ягода и Молчанов, только благодаря вмешательству товарищей Сталина и Ежова мы смогли поднять это дело». Довольный Ежов кивал из президиума этого коллективного самобичевания, отлично зная, сколь недолго Агранову осталось посвящать его в тонкости чекистской работы на Лубянке и славить нового наркома с трибуны.

Поднявшийся здесь же на трибуну бывший глава ИНО Артузов в провале всей команды Ягоды предлагал обвинить еще и сменившего его на посту главы внешней разведки своего бывшего заместителя Абрама Слуцкого, к которому затаил еще при своем смещении обиду. Поскольку, по его мнению, Слуцкий в начале 30-х годов был в ГПУ главой парторганизации и «не проявил бдительности, а также позволял наркому Ягоде со ссылкой на занятость не ходить на партийные собрания чекистов». В ответ Слуцкий, отчаянно защищаясь от обвинений в близкой дружбе с обреченным Ягодой, самого Артузова в лицо обвинял в политических ошибках, поминая его состояние в коллегии ГПУ при Ягоде.

Очевидцы говорили, что сам новый нарком Ежов такой атмосферой на партийном активе НКВД 18 марта 1937 года был доволен и о грызне у политического трупа Ягоды его ближайших вчера соратников даже лично доложил Сталину. К тому же Сталину на доклад Ежов принес фактический донос на бывшего наркома Ягоду и многих его соратников с Лубянки от начальника Воронежского управления НКВД Семена Дукельского, чекиста со стажем в ВЧК со времен Гражданской войны, в котором Дукельский уверял, что давно разглядел в госбезопасности вражеское гнездо заговорщиков, но Ягода прятал под сукно все его сигналы. За эту помощь в ликвидации Ягоды и ягодинцев Дукельский затем был Сталиным отблагодарен с широкой душой. Его не арестовали ни в компании Ягоды, ни позднее за компанию с Ежовым и ежовцами, а отправили из НКВД руководить комитетом по кинематографии в СССР взамен расстрелянного главного киноведа страны Бориса Шумяцкого, и умер советский пенсионер Дукельский своей смертью.

Итогом этой речи Ежова на партактиве НКВД стал арест Ягоды 4 апреля 1937 года, а затем и арест многих его приближенных в НКВД. На его квартирах в Кремле и на Милютинской улице в Москве, как и на загородной даче в Подмосковье, проведены обыски, которые и дали столь сенсационные тогда результаты в виде найденных в огромном количестве коллекций вин, табачных трубок, неучтенного оружия, порнографии, ковров, мехов и прочих всевозможных ценностей. Летом 1937 года отдельным постановлением Политбюро даже лишили всех прежних орденов уже сидящего под следствием Ягоду и ряд арестованных по делу его группы бывших высокопоставленных чекистов (Молчанова, Гая, Прокофьева, Паукера, Бокия, Воловича и др.), включая уже покончивших жизнь самоубийством до ареста Чертока и Погребинского. После этого июньского постановления о лишении орденов с формулировкой «за измену и контрреволюцию» для команды Ягоды будущее в виде неминуемого расстрела перестало быть тайной.

Ягода, сломленный следствием, признался и в тайном отравлении его людьми Горького, и в мифическом покушении на жизнь своего сменщика в НКВД Ежова, и в организации убийства Кирова, и в подготовке в группе «правых» неких кулацких восстаний в СССР. Затем ему же добавили тайное убийство видного большевика Куйбышева, умершего своей смертью в 1935 году, ликвидацию своего бывшего шефа в ГПУ Менжинского (одновременно по заданию «заговора правых» и из собственных карьеристских соображений, расчищая якобы себе путь в наркомы), и даже убийство сына Горького Максима Пешкова (уже якобы по лично-лирическому мотиву любви к его красавице жене).

Словно на «тайную группу Ягоды» из бывших сотрудников спецслужб решили списать все накопившиеся темные пятна прошлых резонансных дел. Под ударами следствия бывших подчиненных (ударами в прямом и переносном смысле, хотя некоторые исследователи и сомневаются в применении к Ягоде настоящих пыток) экс-нарком Ягода признавал на следствии даже полностью абсурдные обвинения. Например, в том, что через преданных ему сотрудников ИНО НКВД и служивших НКВД деятелей Коминтерна переправлял денежные средства вместо нелегальных компартий за рубежом Троцкому и его центру. И это притом, что судили Ягоду за компанию с группой «правых» Бухарина, как раз во внутрипартийной борьбе предыдущих лет ультралевой фракции Троцкого и противостоявшей.