Урал грозный - Александр Афанасьевич Золотов

не знала тебя, не знаю и знать не хочу. Разве ты товарищ? Ты, выходит, все хоронился от меня. И сознания у тебя нет никакого. Ты мне враг, лютый враг. У-у, какой ты комсомолец? Ты слепак несчастный, никудышка, щепка, гнилой бурьян...

Больше слов у нее не было. Полы ее шинели взметнулись, будто подхватили ее и помчали прочь.

Ошеломленный Ивашка вскочил на ноги, и на глазах его выступили слезы обиды.

— Чего она? Что такое? Вот еще...

Ему вдруг показалось, что он напрасно сказал Варе об отъезде: она начнет говорить об этом подругам, отъезд не состоится, и ребята во всем будут винить его. «Чего еще не хватало».

Он застучал башмаками по влажным доскам тротуара, догнал Варю и схватил ее за рукав.

— Слышь, Варя, ты никому об этом не говори. Всех подведешь, ребята напустятся на меня, изобьют еще...

— Тебя не избить, а убить и то мало!

— Варя, да что ты? Не надо. Мы еще в дороге сюда дали слово, что назад уедем...

— Слово, слово,— передразнила Ивашку Варя.— Вот поеду с вами, тогда узнаете свое слово.

— Поедешь? — обрадовался Ивашка.

— А что ж, поеду! Когда поезд уходит? Где собираетесь? Ладно, ждите, соберусь и приду...

Ивашка стоял посреди тротуара и блаженно улыбался: вот сумасшедшая, ругалась, ругалась, а потом... Как хорошо все складывается! В Артемовке ему, значит, не придется краснеть перед дедом и бабкой Вари. Он приведет ее к ним прямо в хату: вот, мол, получайте внучку. Бабка посадит их за стол, подаст борща, каши, из погреба вынесет кувшин топленого молока, а пенка на молоке коричневая и такая толстая, что ее придется ложкой прорывать...

Слова Ивашки о том, что Варя тоже едет, в общежитии были встречены почти враждебно:

— Вот не было печали. Возись с девчонкой в дороге. И кто тебя просил трезвонить?

Ивашка защищался: с Варей возни не будет, он учился с нею в начальной школе, в пионеротряде она была первой, во всем разбирается, вместе с ним на рыбалку ходила, ничего не боится, а главное — перед отъездом на Урал он дал ее деду и бабке честное пионерское, что нигде не оставит ее. Ну, как он мог не сказать ей?

Из общежития ребята выходили по двое и делали вид, будто идут в баню: каждый прижимал к боку узел. Железнодорожные билеты у них были уже в карманах: коновод Артюшка Чибис, достал их еще днем. Они гуськом обогнули вокзал, стали перед платформой и прежде всего сшептались, что надо говорить, если на них натолкнутся знакомые из цеха. Встречи со знакомыми, правда, мало тревожили их. Им бы только добраться до узловой станции, достать на дальний поезд билеты и доехать до Москвы, а там уже своя сторона, там они пешком дойдут. Им мерещились родные сады, хаты, огороды, колхозный ток, овины...

Они улыбались и то про себя, то вслух мечтали, а когда появилась Варя, стали глядеть на Ивашку. Ой, как они глядели! Ивашке казалось, они ввинчиваются в него глазами и насквозь прожигают его.

Варя на ходу пересчитала ребят и круто остановилась перед ними:

— Ну, все собрались? У меня есть разговорец к вам. Пойдемте туда...

Она махнула рукой, и ребята хмуро, но с любопытством потянулись за нею. В конце платформы она указала на пустую скамью.

— Ну, садитесь, отдыхайте пока: путь дальний, а вы ведь мальчишки совсем еще слюнявые, нетвердые, соломенные...

Сказано это было тихо, почти шепотом, но так обидно и язвительно, что Артюшка Чибис побагровел и, решив не брать с собою Варю, усмехнулся: «Не достану ей билета, вот и останется». Когда ребята уселись, Варя оглядела их и зло спросила:

— Вы что же это, решили удирать, немцу подыгрывать? Хорошенький способ для бригадного выполнения приказа товарища Сталина. А ведь вы давали обещание выполнить этот приказ, даже клялись выполнить его. У меня в узелке есть газетка с вашим обещанием. Может быть, достать ее? Интересно перед отъездом почитать, вроде б подытожить ваши фронтовые победы, а?

Ребята поникли головами и все мрачнее косились на Ивашку. Тот чувствовал себя виноватым и злился на Варю. Ее слова казались ему ненужными, глупыми, а она, как назло, будто играла этими словами, будто наслаждалась понурым видом ребят и как бы передразнивала кого-то из них. Голос ее, во всяком случае, казался Ивашке фальшивым, а Артюшке Чибису — противным. Артюшка был уверен, что она вот-вот выдохнется, и злорадно ждал этого. Тогда заговорит он, Артюшка. Ох, какую отбивную котлету он сделает из нее! Но Варя не выдыхалась, наоборот,— все настойчивей язвила над ребятами, а потом начала ругать их и, как взрослая, зашипела:

— Вы же, кажется, пионерами были, а иные, вроде Ивашки Тарасюка и Артюшки Чибиса, приготовились получать здесь комсомольские билеты. Только теперь неизвестно, чем обогревали бы они свои билеты — сердцем или смазанными пятками? Газеты все читаете, радио слушаете, книги за каким-то чертом из библиотеки берете, а я вот интересуюсь: кто вы такие есть?..

Этот вопрос согнал с лица Артюшки Чибиса усмешку, и оно стало серьезным, а Ивашка почувствовал себя так, будто его спереди окатывают горячей водой, а сзади посыпают колючим снегом. Из-под фуражки по его лбу поползли капельки пота, рука начала мять и крошить в кармане хлеб. В ушах его шумело, и слова Вари звучали глухо, будто она говорила и уплывала от него.

— Чего молчите? Вас учили в школе, а в ремесленном училище и обували, и одевали, и кормили,— и все это, значит, на ветер? На вас же нитки своей нету, все — от пуговиц до поясов — государственное. И не жалко, черт с вами, носите! Но интересуюсь: что теперь будет на заводе с нашей бригадой? Вы же знаете, что людей лишних нету, а если найдутся, их опять же надо учить, как учили нас, и станки будут стоять, если новички по незнайству испортят их, и они обратно будут стоять. И опять не жалко, только в другое время не жалко, не теперь... Да вы же, черти, детали для пулеметов делали,