Чернильная смерть - Корнелия Функе

— А можно нам пойти с ними?

— Нет. Вас всех нам не прокормить. И детей-то нелегко обеспечить.

— И сколько времени вы собираетесь их прятать? — В каждом слове звучало отчаяние.

— Пока Перепел не убьет Змееглава.

Женщины посмотрели на Мегги.

— Как это может быть? — прошептала одна.

— Он его убьет, вот увидите, — ответил Силач так уверенно, что даже Мегги на один чудесный миг перестала бояться за Мо. Но этот миг прошел, и она снова почувствовала на щеках снег, холодный, как конец всего.

Дориа поднял девочку на плечи и улыбнулся Мегги. Он неутомимо пытался ее ободрить: приносил ей последние ягоды, затвердевшие от мороза, цветы, покрытые инеем, последние в этом году, и отвлекал от горя, расспрашивая о мире, откуда она родом. Мегги уже скучала по нему, когда его не было рядом.

Когда женщины ушли, девочка заплакала, но Мегги погладила ее по голове и рассказала то, что слышала о снеге от Баптисты: некоторые снежинки — это крошечные эльфы, которые ледяными губами целуют тебя в щеки, прежде чем растаять. Девочка вглядывалась в снежный вихрь, а Мегги продолжала рассказывать, сама поддаваясь обаянию своих слов. А мир вокруг становился белым, и она переносилась в те дни, когда Мо рассказывал ей разные истории, пока сам не стал персонажем повести, о которой Мегги уже не могла сказать, ее это история или чужая.

Снегопад был недолгим. Землю лишь слегка припушило белым.

Еще двенадцать женщин привели детей к хижине угольщика. У всех были испуганные, встревоженные лица, всех терзали сомнения, правильно ли они поступают.

Некоторые из детей даже не оборачивались, когда матери уходили. Другие бежали им вслед, а двое так отчаянно рыдали, что матери забрали их обратно в Омбру, где засел Свистун, как серебряный паук, поджидающий жертв.

С наступлением темноты под заснеженными деревьями стояло девятнадцать детей, прижимаясь друг к другу, как стайка гусят. Силач рядом с ними казался великаном. Если кто-то начинал плакать, Дориа находил у него в ноздрях желуди, а в волосах — монетки. Силач показывал, как разговаривать с птицами, и катал детей на плечах по трое за раз.

А Мегги рассказывала истории — те, что слышала когда-то от Мо, так что каждое произносимое слово будто говорило его голосом. Все они страшно устали, пока добрались до лагеря. Между палатками было полным-полно детей. Мегги попыталась их сосчитать, но быстро отказалась от этой попытки. Как же разбойники прокормят столько ртов, когда Черному Принцу своих-то людей с трудом удавалось обеспечить?

Что думают об этой затее Хват и Гекко, было ясно написано у них на лицах. "Няньки! — перешептывались в лагере. — Было за чем уходить в лес!" Хват, Гекко, Эльфогон, Деревяга, Чернобород… Недовольных было много. А что это за щуплый человек с добрым лицом, стоявший рядом с Хватом и озиравшийся так, словно видит здесь все в первый раз? Он похож на… Нет. Нет, этого не может быть.

Мегги протерла глаза. Видно, от усталости ей уже призраки мерещатся. Но тут ее сзади обхватили сильные руки и сжали так сильно, что чуть не задушили.

— Ты только посмотри! Она уже почти с меня ростом, безобразница!

Мегги обернулась.

Элинор.

Что происходит? Она сошла с ума? Или все было только сном, а теперь она проснулась? Может быть, деревья сейчас растворятся в темноте, все исчезнет — разбойники, дети, — а у ее кровати окажется Мо и спросит, уж не собирается ли она проспать завтрак?

Мегги зарылась лицом в платье Элинор — странное бархатное платье, похожее на театральный костюм. Да, ей, видимо, снится сон. Несомненно. Но где же тогда действительность? "Проснись, Мегги! — подумала она. — Ну давай, просыпайся скорее!"

Щуплый незнакомец, стоявший рядом с Хватом, застенчиво улыбнулся ей, поднося к глазам сломанные очки, и это был, несомненно, Дариус!

Элинор снова прижала ее к себе, и Мегги расплакалась. Она выплакала в странное платье Элинор все слезы, накопившиеся с той минуты, как Мо въехал в замок Омбры.

— Ужасно, я знаю! Чудовищно! — сказала Элинор, неумело гладя ее по голове. — Бедная ты моя! Я уже сказала этому писаке, что я о нем думаю. Старый дурак воображает о себе невесть что. Но твой отец еще покажет этому Скрипуну, вот увидишь!

— Свистуну! — Мегги рассмеялась сквозь слезы. — Свистуну, Элинор!

— Не все ли равно? Эти дикие имена запомнить невозможно! — Элинор огляделась. — Вашего Фенолио четвертовать мало за все, что здесь происходит, но сам он, конечно, другого мнения. Я рада, что мы теперь сможем за ним хоть немного присматривать. Он ни за что не пожелал отпускать Минерву одну — наверное, просто потому, что боялся остаться без кухарки и прачки…

— Фенолио тоже здесь? — Мегги утерла слезы.

— Да. А мать-то твоя где? Я ее так и не нашла!

По лицу Мегги можно было догадаться, что о Резе с ней лучше не заговаривать, но, прежде чем Элинор успела спросить, в чем дело, в разговор вмешался Баптиста.

— Дочь Перепела, может быть, ты представишь нам свою подругу в роскошных одеждах? — Он поклонился Элинор. — К какому цеху вы принадлежите, милостивая государыня? Попробую угадать. Вы, конечно, комедиантка. Ваш голос заполнит любую площадь!

Элинор смотрела на него так растерянно, что Мегги поспешила на помощь.

— Баптиста, это Элинор, тетка моей матери…

— О, родственница Перепела! — Баптиста поклонился еще ниже. — Надеюсь, эта рекомендация удержит Хвата от того, чтобы свернуть вам шею. Он как раз пытается убедить Черного Принца, что вы и ваш спутник, — он показал на Дариуса, подошедшего к ним с робкой улыбкой, — шпионы Свистуна.

Элинор повернулась так резко, что локтем задела Дариуса.

— Черного Принца?

Увидев Принца с медведем рядом с Хватом, она покраснела, как юная девушка.

— Он великолепен! — выдохнула она. — И медведь у него точно такой, как я себе представляла! О, как же все это чудесно, просто изумительно!

Слезы Мегги иссякли. Она была так рада, что Элинор здесь. Ужасно рада.

Уэстли закрыл глаза. Ему предстояла боль, и нужно встретить ее подготовленным.

Он должен настроить на нее мозг, полностью

подчинить его своей воле, чтобы душа не реагировала

на старания мучителей, иначе они ее сломают.

Уильям Голдман. Принцесса-невеста

На этот раз они пришли раньше, чем в предыдущие ночи. На дворе едва стемнело. Не то чтобы в камеру Мо проникал дневной свет, но ночью темнота становилась другой — и с этой темнотой приходил Свистун. Мо садился, насколько ему позволяли цепи, и готовился к пинкам и ударам. Он чувствовал себя полным дураком. Болван, добровольно попавший в сети врагов. Уже не разбойник, не переплетчик, а просто болван.