Последний бой Пересвета - Татьяна Беспалова

Яков озадачился:

– А если ты скоро понесёшь, то чьё же это будет дитя?

– Моё, – невозмутимо ответила красавица, а затем с тёплой улыбкой добавила: – и твоё.

– А если вдруг от Челубея?

– Если боги дадут ему детей, то только через тебя, – снова улыбнулась Зубейда.

– А что Челубей скажет, когда увидит, что дитя росточком не вышло?

– Решит, что дитя в мать пошло.

– А если у младенца головка будет светленькая?

– Так бывает, Яша, – пожала плечами чаровница. – Сыны Степи часто брали в жёны женщин из ваших земель и до сих пор берут. Поэтому у сынов Степи иногда родятся дети со светлыми волосами, но затем волосы темнеют. Челубей знает это, потому что в нём самом ваша кровь. Из-за вашей крови он такой большой. Говорят, в прежние времена сыны Степи никогда не были такими большими.

– Так значит, мои дети могут стать детьми Челубея? – Грустно стало Якову, но он тряхнул головой и твёрдо произнёс: – Не бывать этому! Увезу тебя на Москву. Обвенчаемся. И мои дети моими же станут называться!

– Не кричи, – строго сказала Зубейда. – Нет ещё детей, а ты уже кричишь. Будешь кричать, будет беда. Челубей отрежет тебе нос, отрежет уши, – она указала вниз, – и там отрежет.

* * *

Солнечными деньками Яков любил сидеть на свободном от деревьев, плоском уступе горы, смотреть на подгорные равнины, на подпирающие даль, увенчанные белыми шапками, синие горы. Бывало, Зубейда приходила к нему. Она не боялась говорить с Яковом у всех на виду, однако ни приблизиться к ней, ни обнять, ни поцеловать было нельзя.

В тот день, как и в прочие, сидя на уступе, Яков узнал о приближении чаровницы по лёгкому аромату благовоний. Она неслышно подошла, уселась в трёх шагах, молвила по-татарски:

– Чолубэ ждет прихода Мамая. Темник идет на Пятиглавую пить живую воду. Идёт не один. С ним знатные гости. Придёт до наступления весны.

– Сам Мамай? – удивился Яков.

– Ты увидишь его, – подтвердила Зубейда.

– До наступления весны? – переспросил её Яков. – Весна приходит следом за зимой. А зимы-то всё нет. Дождёмся ли?

– Дождёмся, – улыбнулась Зубейда.

Настоящая зима пришла на Пятиглавую в середине января. Начались обильные снегопады, завыли метели. В снежной круговерти исчезла и широкая равнина, и склоны соседних гор. И стада, и кочевья, и дальний горный кряж – всё закрылось от взора снежной пеленой. Якову казалось, будто Пятиглавая гора опустилась на дно огромного снегового озера, погрузилась в недра белой мути. Буйные ветры играли стаями снежинок, закручивая их в спирали. Мироздание прикрылось от холодов толстым, белым покрывалом, а поэтому лошадям, пасшимся на горных склонах, теперь приходилось выкапывать траву из-под снега.

Случалось, Челубей выезжал охотиться, и вместе с ним – все его люди, кто мог крепко сидеть в седле. По снегу они неспешно сходили с горы на равнину, но Якова и Зубейду не привлекала охота. Зубейда верхом на Стреле радостно носилась по степи. Чёрно-алый вихрь летел по ослепительно белому снегу. Ручеёк хрипел, пытаясь не отстать от Стрелы.

– А-а-а-а-а-а! – вопил Яков и бешеный восторг вместе с морозным воздухом врывались в его тело, наполняя счастьем необузданной свободы.

Бывало, длинными вьюжными ночами Яков скучал по Москве и тогда, накрывшись с головой толстым войлочным покрывалом, лежал в своей юрте, притворяясь спящим, слушая вой ветра, а в ясную погоду, наоборот, не спал, а всё стоял на улице возле входа и смотрел на звёзды.

Лишь получаемые украдкой горячие поцелуи Зубейды возвращали его к жизни, и он облегчал душу, начинал говорить, как тоскует по своему городу Москве, по осенённым крестами церковным куполам, по голосам храмовых певчих, по колокольному звону, по клёкоту гусей на реке, по многоголосому гомону Варвариного кабака. Рассказывал и об учёных занятиях своего беспутного дяди, о службе его у главного шамана всей лесной страны. Зубейда слушала, смотрела ясными глазами, обещала ласково по-русски:

– Ты вернёшься туда, мы вместе вернёмся.

– И там ты признаешь моего Бога. Пусть батюшка окрестит тебя, и мы обвенчаемся.

– Пусть окрестит, – эхом отвечала Зубейда.

Зимние деньки сменялись на Пятиглавой горе периодами оттепели. И всякий раз Якову чудилось, что вот она, весна, наступила, растопила снег, прогнала прочь злые ветры. И всякий раз приметы оказывались обманчивы, потому что проходил день-другой, и небо вновь начинало супиться, вновь принималось посыпать обнажённые леса белыми хлопьями снежинок.

Так прошел февраль, а Мамай всё не приходил на Пятиглавую гору.

Между тем Яков стал замечать странную задумчивость на челе Зубейды. Чаровница сделалась молчалива, зябко куталась в подбитый лисьим мехом тёплый халат.

– Что с тобой, сладкий мой медок? – ласково спросил Яков, убедившись, что никто не слышит.

В ответ она лишь улыбнулась и ответила:

– Рано говорить.

Так тянулись дни и недели. Яков отвык от русской речи и раскосые лица перестали казаться ему странными и чужими. Он часто хаживал на лесную поляну неподалеку от капища – там собиралось вечерами Челубеево воинство. Там пили кумыс, пели монотонные песни степных кочевий, там Ястырь развлекал всех игрой на различных музыкальных инструментах. Пригодились и Прошкины гусли-бандура.

Яков, словно занесённое на чужбину растение, переболев, начал всё же привыкать к новой почве, пускать первые тонкие корешки. С наступлением весны Зубейда призналась, что летом ожидает появления младенца.

– Если это девочка, пусть она будет смуглой и черноволосой, как я. А если мальчик, пусть он окажется разумным, как ты, – добавила довольная Зубейда.

* * *

Мамая ждали. Челубей готовил богатые дары. Сам отбирал из стад лучших баранов, которых зарежут для пира. Повелел вытащить из хранилища огромный ковер, расцвеченный в яркие праздничные цвета. А Яков под присмотром Челубея всю зиму объезжал норовистого, тонконогого жеребчика необычной золотистой масти.

– Эх, Яшка, – бормотал Вяхирь, – разве это конь для воеводы? А ну как сядет на него сильный дядя, облачённый в латы? Пожалуй, что и подломятся у конька ножки или спина повредится. Нет, этот конь для твоей Зубейды подходящий, а не для темника. Эх, слаб умом наш Челубей! Одной лишь хитростью пробавляется, бедолага.

Яков глядел на заросшего длиннющей бородой, обтрёпанного ветрами Пятиглавой горы ушкуйника, спрашивал тихо:

– Или не доволен жизнью, Тишилка? Или не счастлив?

– В рабстве-то? – фыркнул Вяхирь. – Нет, это не по мне. А ты, Яшка, тож не думай, будто свободен. Зубейда на тебя невидимые цепи надела. Прехитрые и прелукавые цепи. Да и на что ты ей нужен? Разве как боров свиноматке, на развод…

– Брось, – отмахнулся Яшка. – На развод не на развод, а я не стану век в рабах у Челубея ходить. Воли хочу так же, как и ты.