Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

Не получится – обратный поезд пойдет на Х. только черезсутки. Она не имеет права уехать, не исполнив то, что должна исполнить. Ивообще смешно: женщина, прошедшая войну, не раз, как принято выражаться, смотревшаяв лицо смерти, боится каких-то неясных звуков. А что, если кому-то здесь нужнапомощь?

Рита заметила, что створка одного из зарешеченных неплотноокон прикрыта. Ей удалось просунуть между прутьев ветку, чуть отодвинутьстворку и приподнять край занавески. Приникла к щелке. Какое-то время ничегоневозможно было разглядеть, потом глаза привыкли к темноте – и Рита ещемгновение всматривалась, не веря себе.

Резко выдернула палочку, отпрянула от окна – и зажала рукамирот, чтобы не рассмеяться. Театр абсурда! Интересно, как скоро те двое, чьиголые тела она разглядела на покосившейся кровати, закончат заниматься тем, чемони занимаются? Судя по широченной спине мужчины, он полон сил и способенделать свое мужское дело еще пару часов. И что, Рите все это время на крылечкесидеть?

А придется сидеть, податься-то все равно некуда… Правда,комаров тут многовато, не высидишь. Ветер подует – комаров нет, а только стихнет– налетают.

Почему во Франции нет комаров?

«Хочу домой», – подумала Рита. И, чтобы отвлечься отвозникшего детского желания, задумалась, кто там, на кровати, может быть.Начальник станции? Стрелочник? Кочегар? Стоп, Павел работает кочегаром настанции Олкан, так, может, там как раз Павел? С кем? Да какая разница,например, с какой-нибудь… кочегаркой.

Кочегар и кочегарка, какая чудная пара… А впрочем, слова«кочегарка» в русском языке нет. Или есть?

Да ладно, не это главное. Что теперь делать? А делатьнечего, надо ждать, когда парочка закончит свою постельную возню. Надо взятьчемодан и присесть вон там, на солнышке. На крыльце оставаться неудобно –любовники выйдут, увидят ее и сразу поймут, что подглядывала и подслушивала.Пусть невольно, но все же…

Рита спустилась – и вдруг разглядела сбоку, метрах в пяти,маленькую черную дверь в стене. С крыльца ее не было заметно за россыпями угля,а теперь стало видно. Может быть, там тоже есть кто живой? И удастся разузнать,где искать Павла, и не надо будет ожидать окончания «процесса», которыйвершится на станции…

Она решительно толкнула черную дверь – и немедленновспомнила, что слово «кочегарка» в русском языке все-таки существует. Правда,обозначает оно не женщину кочегара, а некое помещение, в котором он работает. Авот и кочегар – высокий мужчина лет пятидесяти, одетый в старые галифе, сапоги,темную, невзрачную рубаху. Рукава закатаны до локтей, обнажают сильные руки,перевитые синими венами. Равнодушное, чеканное лицо. Прищуренные глаза внеестественно длинных ресницах.

– Здравствуйте, Павел, – сказала Рита.

У Сазонова слегка отлегло от сердца. Зловещая тень Руди фонМеера и его молодчиков рассеялась, и вокруг словно бы посветлело. Да ладно,пусть Инна наиграется в игру с венчанием, когда еще ей выпадет такое счастье.Женщинам иногда нужно взбодриться этаким вот дурацким образом. А что доопасности, то он, кажется, становится похож на ту самую пуганую ворону, котораякуста боится. В красивых молодых людях, друзьях Риты, невозможно заподозритьрезистантов. Но на всякий случай нужно будет уйти сразу после венчания.

Размышляя таким образом, Сазонов проследовал рядом с Инной и«гасконцем» в боковой придел храма. Здесь уж вовсе сгущался мрак: окна,обращенные в узкую улочку Флешье, почти не пропускали света, и рисунок витражапочти невозможно было различить. Однако Сазонов, сам не зная почему, смотрел исмотрел на окно, пока не обнаружил, что там изображен Христос на кресте иженщина, припавшая к его ногам. Какая-нибудь небось Магдалина или как ее там… У«Магдалины или как ее там» были роскошные черные волосы и томный взгляд, чем-тонапомнившие Всеволоду Юрьевичу волосы и взгляд поэтессы Инны Фламандской, какойона была когда-то, давным-давно, году этак в тысяча девятьсот четырнадцатом. Ичто это его сегодня на прошлое тянет…

Сазонов отвел глаза от витража и обнаружил, что ИннаЯковлевна уже стоит рядом с Антоном (или Огюстом), ну а перед ними, унебольшого, застеленного лоскутом парчи возвышения, преклонили колени Рита ЛеБуа и ее молодой человек, Максим, а может – Доминик. На возвышении горела всегоодна свеча – она была совершенно такая, какие помнил с детства ВсеволодЮрьевич: толстая, как палка, желтоватая, прямая, – и ему почему-то сталоспокойней на душе. Священник выглядел так же скромно, как и алтарь: черноеодеяние, постная физиономия, – видимо, тайное венчание не заслуживалопомпезности.

Долой, долой монахов,

Долой, долой попов,

Мы на небо полезем,

Разгоним всех богов! —

выплыло из невесть каких глубин памяти. И Всеволод Юрьевичпокорно вздохнул: видимо, сегодня от воспоминаний не избавиться.

Между тем кюре начал обряд. Никакой торжественности!Неразборчивое бормотание, помахивание тяжелым наперсным крестом над склоненнымиголовами жениха и невесты… Свеча горела ровно, не чадила и не трещала.

«Отличный воск», – подумал Всеволод Юрьевич, на которогооднообразие и убожество церемонии наводили сон. Совершенно как в мэрии,никакого шику и романтики, о которой так мечтала Инна.

Он зевнул. Спать хотелось просто отчаянно. От запаха ладана,который сначала казался столь приятным, начала болеть голова. Что-то звенело вушах, словно часы били: бум, бум, бум!

Спустя несколько секунд Сазонов понял, что не в ушах у негозвенит, а отдаются тяжелые шаги по каменным плитам. Причем их слышал не толькоон: услышал кюре – и перестал бормотать, замер с испуганным выражением лица;услышали жених и невеста – и схватились за руки; услышали Инна Яковлевна иАнтон – и испуганно завертели головами; услышали «гасконец» и еще несколькопарней, которые доселе стояли в небрежных позах, прислонившись к колоннам иизображая зевак, а теперь руки их шмыгнули у кого в карман, у кого за пазуху, истало ясно, что там у них оружие, которое они в любую минуту готовы выхватить.

– Тихо, ребята, – пробормотал Максим, быстрым взглядомокинув собравшихся. – Без паники. Все обойдется!

Из-за колонн показался патруль: офицер в длинномпрорезиненном плаще и черной фуражке с высокой тульей, при нем двое солдат.Каски, руки на автоматах, ледяное выражение лиц. Офицер же посматривал напроисходящее с интересом.