Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

Всеволод Юрьевич не сразу спохватился, что надо снять шляпу,а Инна Яковлевна вдруг совершенно растерялась и принялась озираться снедоуменным выражением. Она, кажется, первый раз была в католическом храме – запару десятков лет жизни в Париже! Впрочем, Инну Яковлевну не влекло ни вправославную церковь, ни в синагогу. Поэтому она не знала, как себя нужновести. Да и Сазонов не мог тут оказать ей никакой подмоги.

Следуя примеру какого-то молодого человека, они смочиликончики пальцев в мраморной раковине со святой водой и быстро начертили у лицнекие странные знаки, напоминающие не то крест, не то замысловатую кривулю.Воровато озираясь и чувствуя себя совершенно неловко, пошли мимо рядовдеревянных стульев, косясь на мраморные статуи и картины, стоящие и висевшиепочему-то в самых темных углах, на треножники для зажженных свечей… свечи былине длинные (Сазоновы смутно помнили, что в православных храмах свечи именнодлинные, отдававшие желтизной), а коротенькие, в дюйм высотой, толстые, неестественнобелого цвета. Огоньки в потоках сквозняка трепетали над ними, словно мотылечки,способные жить только в темноте и витать только над этими слепо-белыми«цветами».

Инне Яковлевне при взгляде на свечи сделалось вдруг до тоготревожно, что даже озноб ее пробрал. Она покрепче вцепилась в локоть мужаправой рукой, а левой снова начертила перед лицом тот же странный и, оченьможет быть, магический, охраняющий знак – начертила пусть неумело, но истово. Вту же минуту из-за колонны появилась высокая, тонкая фигурка, окутанная белымоблачком, и Инна Яковлевна, отцепившись от Сазонова, воскликнула восхищеннымшепотом:

– Риточка! Девочка моя! Боже… какое платье!

Платье и в самом деле было красоты неописуемой, им могли бывосхититься даже парижанки с их врожденным умением из любой тряпки сделатьбальный туалет, а главное, носить его так, чтобы все видели именно бальныйтуалет, а не тряпку. Однако о тряпке тут и речи идти не могло. Мадам Салюпостаралась! В старом шифоне словно бы воскресли все мечты Эвелины, котораякогда-то бросила в России семью, чтобы соединиться с любимым человеком… Если быплатье могло философствовать, оно непременно порассуждало бы на эту тему: ведьРита тоже пошла против семьи, чтобы соединиться со своим возлюбленным! – но, насчастье, шифон по природе своей молчалив.

– Вам нравится? – Рита крутнулась на одной ноге. – Мне тоже.

– Вы самая красивая невеста, мадемуазель, которую я тольковидел в жизни, – прищурясь, мягко сказал Сазонов. Чуть ли не впервые в жизниправду сказал, надо же, а?!

А потом они с Инной Яковлевной пошли было вслед за Ритой вглубь храма, за колонны, как вдруг простучали по древним каменным плитамторопливые шаги, и высокий, очень худой молодой человек (тот самый, что омочилпальцы в чаше со святой водой) преградил им дорогу с восклицанием:

– Лора! Какая вы красавица!

– Огюст! – воскликнула Рита, и стиснула руки у горла, изамерла, и платье затрепетало на сквозняке, словно белый огонечек свечи.

«Ага, – глубокомысленно изрек про себя Сазонов, – вот игерой ее романа. Ну и невзрачен же женишок! Понятно, почему Ле Буа противбрака. Эх, дурак я был, что позволил Инне согласиться! Поссоримся с Ле Буа какпить дать, не быть мне у них управляющим…»

«Помнится, она говорила, что ее молодого человека зовутМаксим, – удивилась Инна Яковлевна. – А почему он называет ее Лорой?»

– Что вы здесь делаете, Огюст? – лепетала между тем Рита.

– Я искал вас, – средневековый юноша схватил ее за руку,осыпал поцелуями.

Инна Яковлевна, которую нынче романтическое настроениеокутывало облаком куда более плотным, чем эфемерный флер ее «Шанели»,вздохнула. Ах, какой прекрасный, какой упоительный день нынче выдался! Ее жизньтак давно была лишена даже самого легкого романтического удовольствия!

– Лора, вы так внезапно исчезли, я нашел вас случайно. Яхотел сказать… Господи, у меня мысли мешаются… Вы так красивы, вы такнеобыкновенно красивы! – Молодой человек говорил с трудом, сбивчиво, глаза егоне отрывались от Риты. – Я люблю вас! Умоляю, будьте моей женой! – Он упал наодно колено и прижал руку Риты к губам. – Одно ваше слово – и я готовобвенчаться с вами прямо сейчас, а быть нашими свидетелями мы попросим… – Онскользнул глазами по сторонам: – Ну, хотя бы эту даму и этого господина. Вы согласитесь,мадам, мсье?

Всеволод Юрьевич и Инна Яковлевна, к которым был обращенвопрос, застыли с самым изумленным выражением на лицах. Что-то происходилонеладное, а что, они пока не могли понять.

Между тем Рита вырвала свою руку из жадных пальцев молодогочеловека и отскочила. Он остался коленопреклонен. В глазах девушки плескалосьотчаяние.

– Огюст, Антон… – пролепетала она. – Какое ужасноенедоразумение!

«Так он все же Огюст, Антон или Максим?» – подумала ИннаЯковлевна, окончательно отказываясь хоть что-нибудь понимать.

– Я виновата перед вами, – быстро говорила Рита. – Конечно,я должна была объяснить, но… так получилось… Простите меня! Я не могу бытьвашей женой. Я умоляю вас уйти отсюда как можно скорей. Уходите, забудьте меня,оставьте меня!

Молодой человек, и без того бледный, сделался белым, словновоск свечей.

– Почему вы не можете быть моей женой? – нетвердо проговорилон, с трудом поднимаясь. – Почему я должен вас забыть?

Он оглядел Риту снова, как будто только что увидел ее, и вглазах его появилось совсем другое выражение: ревнивое, недоброе,подозрительное:

– Погодите-ка… Что значат ваши слова? Что значит ваш наряд?Вы здесь… Это ваше венчание? И вы венчаетесь… – Он умолк, словно подавилсясловами.

– Да, здесь венчание, – раздался другой голос, и из-заколонны вышел еще один молодой человек, при виде которого в храме словно быпосветлело, таким ярким было его лицо, такой жизни, такой энергии оно былоисполнено. – Она венчается со мной.

– Макси-им… – с трудом выдавил первый юноша.

Инна Яковлевна с облегчением вздохнула: ну наконец-топутаница разъяснилась, появился Максим. О, из-за такого немудрено головупотерять и венчаться тайно. Можно даже вовсе броситься в его объятия безвсякого брака! И Инна Яковлевна, бывшая некогда бо-ольшой любительницей молодыхкрасавцев и даже, помнится, мечтавшая о том, чтобы после победы мировойреволюции повсеместно ввели право первой ночи для комиссарш, восхищенноулыбнулась Максиму. Напрасно старалась: он смотрел только на Антона.