Крест - Сигрид Унсет

– Нет, – ответил Ноккве. – Пусть видят, что сыновья Эрленда идут к епископу. Берите оружие, братья. Да наденьте-ка лучше ваши доспехи.

Один лишь Ноккве владел полным воинским снаряжением. Кольчугу он отложил в сторону и надел только шлем, но зато взял щит, саблю и длинный меч. Бьёргюльф и Гэуте нахлобучили старинные шишаки, которыми пользовались обычно в ратных упражнениях, а Ивару и Скюле пришлось удовольствоваться небольшими стальными касками, которые еще носили крестьяне-ополченцы. Мать не сводила глаз с сыновей. Какое-то незнакомое чувство стесняло ее дыхание.

– Неразумно поступаете вы, сыны мои, вооружаясь с головы до ног, чтобы идти в усадьбу священника, – трепеща сказала она. – Остерегитесь забыть о святости алтаря и о присутствии епископа.

Ноккве ответил:

– Честь обходится нынче дорого в Йорюндгорде – мы дадим за нее ту цену, какую с нас запросят.

– Не ходи хоть ты, Бьёргюльф, – со страхом взмолилась мать, видя, что полуслепой юноша взял громадную секиру. – Вспомни, что ты плохо видишь, сын мой!

– Ничего. Я еще вижу пока на длину этой секиры, – ответил Бьёргюльф, взвешивая оружие в руке.

Гэуте подошел к постели Лавранса-младшего и снял со стены боевой меч деда, который мальчик всегда вешал над своим изголовьем. Гэуте извлек его из ножен и оглядел клинок.

– Одолжи мне твой меч, родич… Я думаю, наш дед не осудил бы нас, узнай он, что мы пустили в ход его меч в таком деле.

Кристин заломила руки. Крик рвался у нее из груди – крик ужаса и отчаяния, но в то же время он был рожден каким-то иным чувством, которое было сильнее всех ее страхов и терзаний, – таким криком кричала она, когда производила на свет этих мужчин. Раны, раны, без конца и без счета наносила ей жизнь, но теперь эти раны затянулись, и хотя рубцы болели, словно дикое мясо, она понимала, что теперь ей уже не умереть от потери крови… Нет, ни разу в жизни не испытывала она того, что сейчас…

С нее облетели цветы и листва, но ветви сохранились и ствол еще не рухнул. Впервые с той минуты, как она понесла под сердцем дитя Эрленда, сына Никулауса, Кристин совершенно забыла об их отце и думала только о сыновьях…

Но сыновья не глядели на мать, которая сидела на скамье, белая как мел, с отчаянием в расширенных глазах. Мюнан все еще лежал у нее на груди – все это время он не выпускал мать из объятий. Пятеро юношей вышли из горницы.

Кристин поднялась и вышла на галерею. Вот они обогнули надворные строения и гуськом потянулись по тропинке, ведущей в Румюндгорд между блеклыми, колеблемыми ветром, ячменными полями. Шлемы и каски отсвечивали тусклым блеском, но на мече Ноккве и на копьях близнецов вспыхивали солнечные блики. А она стояла, глядя вслед юношам. Она была матерью их всех…

В горнице она рухнула на колени перед сундуком, на котором стояло изображение девы Марии. Из груди ее вырвались отчаянные рыдания. Мюнан с громким плачем прижался к ней. Лавранс соскочил с кровати и тоже упал на колени перед матерью. Она стиснула в объятиях двух младших сыновей…

С тех пор как умерло ее дитя, она думала: о чем ей теперь молиться? Ожесточившаяся, холодная, бесчувственная, как камень, она сознавала, что катится прямо в отверстую пасть геенны огненной. Но теперь, помимо ее усилий, с ее губ рвались слова молитвы, помимо ее воли, ее душа взывала к Марии, деве и матери, владычице земной и небесной, – то был вопль страха, хвалы и благодарности: «Мария, Мария! Я еще так богата, я владею несметными сокровищами, которые могу утратить… Милосердная дева, возьми их под свою святую защиту!..»

На дворе в усадьбе священника было людно. Как только сыновья Эрленда вошли в ворота, несколько крестьян разом спросили, что им надо.

– От вас – ничего покамест, – с вызывающей улыбкой ответил Ноккве. – Сегодня мы желаем говорить с епископом, Магнус. Но дайте срок, и, может статься, я и братья мои захотим переведаться с вами. Однако сегодня вам нечего нас бояться.

В толпе раздались негодующие возгласы. Отец Сульмюнд вышел на порог дома и хотел было заставить юношей удалиться, но тут какие-то крестьяне заявили, что сыновья имеют право разузнать о деле, поднятом против их матери. В это мгновение во дворе появились слуги епископа и предложили сыновьям Эрленда покинуть Румюндгорд, потому-де, что епископ готовится к трапезе и у него нет времени их выслушать. Но крестьяне зашумели, что это несправедливо.

– В чем дело, добрые люди? – раздался вдруг сверху мощный голос. Никто не заметил, как на галерее верхнего жилья появился сам господин Халвард. Рослый, тучный и осанистый, он стоял там в своей сине-лиловой мантии и в красной шелковой скуфье на белоснежных волосах. – Кто эти юноши?

Чей-то голос ответил, что это сыновья Кристин из Йорюндгорда.

– Ты, верно, старший? – спросил епископ, обращаясь к Ноккве. – Тогда я буду говорить с тобой. А остальные пусть подождут во дворе.

Ноккве поднялся по лестнице на галерею и следом за епископом вошел в горницу. Господин Халвард занял почетное место и устремил взгляд на юношу, который остановился перед ним, опираясь на огромный меч.

– Как твое имя?

– Никулаус, сын Эрленда, владыка.

– Ты полагаешь, что тебе следовало столь тщательно вооружиться, Никулаус, сын Эрленда, – произнес старик, чуть заметно усмехнувшись, – чтобы вести беседу с твоим епископом?

Никулаус покраснел до корней волос. Он отошел в угол горницы, сложил там оружие и плащ и вновь вернулся к епископу. Он стоял перед ним, склонив в поклоне обнаженную голову и стиснув рукой запястье другой руки, свободно, непринужденно, но при этом учтиво и почтительно.

Господин Халвард подумал: молодой человек обучен рыцарскому обхождению и правилам учтивости. Должно быть, он уже вышел из младенческого возраста, когда его отец лишился богатства и почета, – он, как видно, не забыл то время, когда был наследником родового поместья Хюсабю. Вдобавок он красавец… Епископ почувствовал глубокую жалость к юноше.

– Кто это стоял во дворе вместе с тобой, должно быть твои братья? Сколько вас, сыновей Эрленда?

– В живых нас осталось семеро, господин. «Сколько молодых жизней замешано в это дело!» Епископ невольно вздохнул.

– Садись, Никулаус. Ты, верно, хочешь поговорить со мной о слухах насчет твоей матери и ее управляющего, которые теперь получили огласку?

– Благодарствую, владыка. Мне не пристало сидеть в вашем присутствии.

Епископ задумчиво поглядел на юношу. Потом медленно проговорил:

– Дело обстоит так, Никулаус, что мне трудно поверить этим слухам о Кристин, дочери Лавранса. К тому же никто, кроме ее супруга, не вправе обвинить ее в прелюбодеянии. Однако тут примешалось родство между твоим отцом и этим самым Ульвом и вдобавок то, что он твой крестный отец… А Яртрюд выдвинула против него такие обвинения, что многое может быть истолковано не к чести твоей матери. Скажи мне, правду ли она говорит, когда утверждает, будто муж часто избивал ее и что вот уже год, как он не спит с ней в одной постели?