Неистребимый - Сергей Зайцев

Снова нахлобучив шлемник на нечесаные космы волос, Михкай поддернул вечно сползающие штаны, глянул на далекую уже корму уплывающего «Висельника», бегло осмотрел широко разбросанные портовые постройки, посторонних не обнаружил и решил, что можно пойти погреться в свою любимую будку, что одинокой свечой торчала на левом конце пристани. Над короткой, черной от сажи трубой вился легкий дымок – дрова еще не прогорели, в будке сейчас должно быть тепло и уютно. Кому эта пристань нужна, чего за ней смотреть? Ну, уплыли эти ранние пташки и уплыли, так нет, по правилам надо проводить, последить за порядком, а чего следить? Воровства в Абесине не водится, как в макоре у кордов, приезжих нынче мало, по трактирам гостят да в подушку сопят… Нормальные люди сны сладкие досматривают, вот а он бродит тут, словно лысун.

Зябко передернув плечами, Михкай побрел к своей будке. Не к добру поминать этих тварей ночных, злобных и до кровушки живой охочих. Хоть здесь в его работе смотрителя какой-то прок – в городе, бывает, по улицам лысуны всю ночь шастают, до самого утра, чтоб после в свой поганый лес убраться, жрут всякий мусор да разных животных домашних, за коими хозяева недоглядели… бывает, и хозяев, за которыми недоглядели хозяйки… Вот, а на пристани ни разу не показывались. Воды не любят, от запаха воды у них в чутком носу свербит. Прям как у нубесов, хотя те вроде как без носов… Михкай остановился возле будки, чихнул, кляня про себя сырость, взялся за ручку двери.

Сзади неторопливо забухали копыта, глухо тараня доски причала.

Вот утро беспокойное, кого там еще несет? Михкай недовольно обернулся. И враз забыл о своем беспокойстве. Потому как обомлел. К краю каменитового настила, где плескалась темная зимняя вода, медленно двигался громадный всадник, словно собирался пуститься вплавь. Черный великан на огромном черном дракхе. Тело скрывал плащ, голову – капюшон. Но было в его облике, пусть и скрытом одеянием, что-то непередаваемо жуткое. Инстинктивно чувствуя, что его появление не к добру, Михкай замер, где стоял, словно норогрызка, почуявшая парскуна. Рука так и прилипла к дверной ручке.

Всадник остановился. Замер громадной темной глыбой прямо напротив будки Михкая, шагах в десяти. И в десяти шагах от края причала. Остановился и вместе со своим зверем, словно думали заодно, уставился вслед кораблю, еле-еле карабкавшемуся вдали по водной глади. По крайней мере, Михкай подумал, что вслед кораблю, лица-то чужака он не видел. Опоздал, с неожиданным злорадством подумал про себя Михкай. Раньше надо было приезжать, а теперь жди следующего плоскодона…

Всадник шевельнулся. Мощные, словно нижние ветви старого камнелюба руки вывернулись из-под плаща и откинули капюшон. В неверном утреннем свете слабо блеснул сталью черный шлем, выкованный в форме звериного черепа, почти полностью охватывавший голову гостя, но не скрывавший лица. Серокожего лица с крупными, сильно выдающимися вперед челюстями, с тяжелым каменным подбородком, с узким, но до жути длинным, нечеловеческим разрезом глаз, заворачивавшихся на висок, для чего в шлеме имелся специальный боковой вырез, чтобы не мешать обзору. Такие глаза могут увидеть даже то, что находится сзади.

Дал-рокт. Вестник Тьмы.

Перепуганный до смерти, Михкай вытаращился на дал-рокта. Ему тут же захотелось сделаться как можно меньше, незаметнее, слиться с отбрасываемой будкой тенью, превратиться в саму тень. Или в норогрызку. И юркнуть в любую подходящую щель. Первая лихорадочная мысль о том, что надо куда-то бежать, кого-то предупредить, сбежала сама раньше него. Куда там бежать, он не то что шевельнуться, дыхание и то затаил. Лишь бы не заметил… Лишь бы этот жуткий дал-рокт не обратил на него, маленького и незаметного смотрителя, своего жуткого гибельного внимания…

Но Вестник прибыл явно не для того, чтобы забрать душу Михкая, – он продолжал смотреть в водную даль. Михкай чуток осмелел и позволил себе несколько дерзких мыслей. Что ему тут понадобилось? Как он посмел явиться сюда, в землю своих страшных, кровных врагов, нубесов, беспощадных и неукротимых в своей мести, как рушащаяся с гор лавина? Стоит нубесам учуять его, и дал-рокту придет конец! Быстрей бы уж учуяли… Но в Абесине ни одного кланта, насколько Михкай знал, вчера не появлялось – как назло. Да и обычных, людских стражников, чтоб их всех до одного причастило, тоже поблизости не было, даже самых завалящих. О-ох, пропадет он тут, бедный смотритель, геройской смертью… Почему геройской, Михкай и сам бы не смог объяснить. Но так хотелось иной раз совершить в жизни что-либо значительное без всяких усилий со своей стороны…

Тут до Михкая дошло, что Вестник уже начал колдовать. Руки поднял, поганец, выше головы, когтями в сонное небо уперся, словно собрался ему кровь выпустить, клыки страхолюдные оскалил, что зверь, глаза красным пламенем зажег, будто угли, выхваченные из очага и вставленные в проклятые Светом глазницы. Ой, не зря Вестниками детей пугают, со страхом убедился Михкай. Что тут сейчас будет…

А было вот что. Воздух вокруг Вестника как бы сгустился, потемнел, заколыхался, словно студень, вывернутый из миски на стол. Меж белых клыков мага просочился тихий рык – то ли слово неведомое, заклятием связанное, то ли вздох такой, силу приумножающий, – то Михкаю было неведомо, в магии он ни уха ни рыла. Маг вдруг выбросил руки ладонями вперед, словно резко оттолкнул что-то от себя, и что-то темное вырвалось из ладоней. Вырвалось, прыгнуло на воду и понеслось, вытягиваясь длинным сгустком, словно огромный слизень, что любят в трухлявом дереве да в трупном мясе ковыряться, понеслось, ощутимо сгущаясь на ходу, тяжелея, оседая в воду. Вот уже и волны побежали в стороны, отбрасываемые мерзкой тяжестью, а скорость не замедлилась, даже выросла. Что-то в том колдовстве было непередаваемо страшное. Михкай судорожно вздохнул, не в силах более сдерживать дыхание. Тут, как назло, в животе громко заурчало, как иногда случается с перепугу, от нервного расстройства, сперло газом, и Михкай аж зажмурился от усилия, сдерживая окаянный порыв. Да что ж он такого съел вечером? Рыба, наверное, порченая была, теперь наружу просится… Живот снова заворчал, еще громче прежнего, казалось – на всю пристань. Пылающий раскаленным углем зрачок дал-рокта сместился в глазнице вбок, с ледяной нечеловеческой злобой уставившись на смотрителя. Живот сразу успокоился – от страха Михкая мгновенно пронесло, и теперь он стоял ни жив ни мертв, обильно потея в томительном смертном ожидании, что Вестник Тьмы сейчас просто оторвет ему голову.

Пылающий зрачок сместился обратно. Магу было явно не до него. Заклятие требовало сосредоточения, а посторонние звуки, помешавшие ему, прекратились. Слава Истинному Свету! А штаны, если жив останется, и постирать можно… Только бы запах дал-рокту не помешал, смердит-то как, ну точно – рыба плохая была…

Михкай снова распахнул глаза во всю ширь, устремив взгляд на озеро.

Направляемое волей мага, заклятие перло неудержимо и напористо, быстро поглощая расстояние. В двух сотнях шуггов от пристани на воде болтался буй из простого, легкого дерева – плавняка, не подверженного окаменению, как древесина камнелюбов. Буй отмечал мель, чтоб какое судно сдуру на нее брюхом не село. Так вот, потемневший уже до полной черноты сгусток таранным бревном прошел сквозь буй и унесся дальше. Буй несколько мгновений качался на воде как ни в чем не бывало, а потом рассыпался прахом, исчез без следа, без звука.