Ювенилия Дюбуа - Николай Александрович Гиливеря

— Кроме вопросов о сумме вознаграждения.

Гриша убрал руку.

— Отлично. Тогда предлагаю нам для начала познакомиться. — Фёдор занял последний свободный стул и, положив свою папку на стол, открыл первую страницу.

1. Дом и.д.и.о.т.-а

— Федя… кхм-кхм, Фёдор! — Невысокий дядечка в докторском халате, с присущей ему тихой манерой пытался дошептаться до своего любимого пациента, который неспешно шел по коридору о чём-то думая. — Фёдор Михайлович!.. Мышкин! — Наконец чуть громче окрикнул он парня и тот, наконец, нежно обернулся в профиль, выставляя напоказ свои большие глаза на очень худом лице.

— Здравствуйте, Арсен Маркович. Не услышал вас сразу, обдумывал тут кое-что. — Искренне ответил Федя, которому не так давно стукнуло двадцать шесть лет, но ввиду своей серьёзности и наличия щетины, выглядел он чуть старше, да ещё эта не совсем здоровая худоба накидывала годков.

— Здравствуй-здравствуй, дорогой. Как ты себя чувствуешь? Катя, кхм… то есть, Екатерина Сергеевна говорит, что ты стал очень разговорчивым с ней. — Радостно, в свои пол октава, промурлыкал Арсен.

— Неужели?! — Встрепенулся молодой человек, сильно краснея и уводя глаза в сторону.

— Тише-тише, молодой человек. Ну чего вы, в самом деле, так возбудились, будто я сказал какую-то ужасную новость. Екатерина Сергеевна сказала мне это исключительно в положительном тоне, — озираясь по сторонам, успокоил доктор. Он знал, что половина Фединых эмоциональных успехов — общение с Катей. Было очевидным, что он влюблён в эту молоденькую медсестру. Знал бы Фёдор, какая она в жизни… Хотя, может это просто слухи, чего народ не порасскажет из простой женской зависти, особенно когда этот народ уже не так молод и свеж.

— Неужели? А впрочем, я думаю, если бы Екатерине Сергеевне не нравилось моё общество, то она нашла бы повод не сидеть со мной. Впрочем… не знаю. — Ещё больше покраснел Фёдор, но мимика его лица разгладилась, сделавшись не такой напряженной.

— Давайте сменим тему, чего вы, в самом деле? Успел я вчера полюбоваться на ваше новое полотно. Очень впечатляет, молодой человек, очень впечатляет. Вы сейчас куда-то торопитесь? — Уже совсем было непонятно, где врач, а где пациент. Если отбросить «указывающую» униформу, то можно было предположить, что разговаривают два доктора, либо напротив, два пациента. Одним словом, взятый тон походил на общение двух старых приятелей.

И не удивительно, Федя Мышкин попал в стены психиатрического дома ещё в юности, когда ему только стукнуло четырнадцать лет. Тогда он был совсем плох, что аж жуть берёт.

— Сегодня, если я не ошибаюсь, понедельник. В этот день я позволяю себе лениться, вы же знаете. Да и к тому же для вас всегда найдётся лишних сколько угодно минут. — Оживился Федя.

— Тогда вы не против составить мне компанию и спуститься в приёмную? Мне хотелось бы ещё раз взглянуть на картину, только чтобы на этот раз сам автор был рядом. Ты ведь, Фёдор, знаешь, какой из меня неблагодарный бывает зритель. Пока не ткнёшь мне пальцем, и слона не увижу. Вопросы по твоей работе у меня возникли. А сколько интереса в ней! Ой, всё! Меньше слов, ближе к делу! Пойдём.

Фёдор и Арсен Маркович обменялись улыбками, двинувшись в сторону лестницы. Не было смысла спускаться на лифте со второго этажа, но доктор не ездил в металлических замкнутых коробках и по причине боязни, поэтому у себя дома этому пожилому дяде приходилось каждый день (и каждый вечер) карабкаться короткими ногами на девятый этаж. В его возрасте, а впрочем, может и на пользу, кардионагрузка полезна. Арсен по возможности старался скрывать свой недостаток, свой слепой страх. Ещё бы, он всё-таки высококлассный врач, помогающий бороться со страхами и трудностями людям, и какой стыд и позор иметь такой вот очевидный недостаток, да ещё не иметь сил от него излечиться. В любом случае, Федя являлся доктору другом, он знал о такой «особенности» своего врача, поэтому никаких неловкостей (и колкостей) не возникло.

Мужчины очень быстро добрались до приёмной, хоть шли неспешно, ведя отстранённый диалог. Пара ног в туфлях и пара в тапочках остановилась у стены рядом с мягким диваном для ожидающих. Сейчас в приёмной никого не было.

Только за стойкой мелькала женская молодая головка, тихо шепчущая сплетни в трубку. На такие вещи доктор закрывал глаза. Ну а что? Девочки здесь работают небогатые, а на такой усидчивой работе всегда наступает скука, особенно под вечер. Так хоть поболтает с подругой, посплетничает, после чего эмоционально проще пройдёт очередной долгий рабочий день.

Головы Арсена и Феди теперь внимательно изучали свежее полотно, которое Мышкин недавно закончил. Масляные краски ещё не успели высохнуть до конца, поэтому от картины исходил спорный аромат. Оба мужчины спокойно втягивали запах краски, щурясь от удовольствия.

Работа была написана на зернистом холсте, натянутом на подрамник одним из старых знакомых доктора специально по просьбе Феди. Уже как десять лет у пациента и главного врача был неофициальный договор, по которому Арсен Маркович обеспечивал своего друга всем необходимым материалом, а Фёдор, в свою очередь, изливал свой творческий потенциал. Все написанные картины он дарил клинике, которые и развешивались по всем (разрешенным с точки зрения безопасности и выигрышности) стенам.

Свежая работа оказалась достаточно компактного, стандартного такого размера: восемьдесят на шестьдесят. Для Мышкина небольшой формат, но есть где развернуться средней кистью. Ориентир вертикальный.

Читалась работа сверху вниз из-за своей структурной схожести с игральными картами, их горе-«перевёртышами». Достаточно декоративная заливка без формообразующих мазков. В верхней части располагался царь Николай с родными. У всех членов семьи были неестественные позы. Их изломанные тела буквально сплетались между собой, образовывая некое подобие аппликации. Что одежда, что лица — покрашены в ядрёный красный цвет, что при достаточном свете давало эффект рези в глазах. Так же присутствовал полутон, более тёплый и спокойный. Всю середину и нижнюю часть занимали радостные фигуры Ильича и его пьяных соратников.

Тела же их находились на разном уровне, но почти без промежуточного пространства, что тоже давало аппликативность. Ильич с соратниками выкрашены в голубой цвет, а в руках в-ь держал маленький символ движения (серп и молот), выкрашенные в три цвета: чёрный, красный и золотистый. Если близорукому человеку снять очки, отойти на метра три-четыре от полотна и сощурить глаза, то он вполне мог увидеть обобщенную картинку, где над голубыми скалами разверзлось грозное вулканическое небо.

Фёдор смотрел сквозь свою работу. Его разум был охвачен совсем иными мыслями, хоть они и тесно связывались с постоянной борьбой, которая присуща как любому живому человеку, так и другой живой материи иного