Обман - А. Брэди

Я не могу не рассмеяться – так абсурдно звучат его слова. Но… возможно, он и прав. Может быть, у меня так хорошо получается лечить пациентов, потому что я – слепой, ведущий других слепых.

– Ты злишься на меня? В последнее время я была тебе не очень-то хорошим другом. Я просто никак не могла смириться, что между тобой и Джули что-то есть.

– Я никогда на тебя не злюсь. И не злился. Только беспокоился.

– Прости меня. Я чувствую, что теперь все должно измениться. Мне нужно собрать свою жизнь по кусочкам и скрепить ее.

– Что ж, очень хорошо, что ты бросила Лукаса и закончила интрижку с Эй Джеем. Ни один из этих говнюков не был тебя достоин. И не делал тебе ничего хорошего. Теперь тебе нужно только прекратить пить с пациентами на рабочем месте.

Я резко выпрямляюсь.

– Как, твою мать, ты об этом узнал?

У меня краснеют уши, а спина становится мокрой. Стены кабинета вдруг начинают сужаться и давить на меня, как всегда, когда на меня нападает приступ паники.

– Однажды, во время вашего сеанса с Ричардом, я проходил мимо твоей двери и услышал, что вы разговариваете. Это показалось мне странным – ты ведь говорила, что он все время молчит и дело стоит на месте. Я очень удивился. Словом, когда он вышел, я потихоньку последовал за ним и увидел, как он выбрасывает маленькие бутылочки из-под какого-то алкоголя в мусорный бак в мужском туалете.

– Ты думаешь, на собрании все об этом догадались?

– Нет. Ты великолепная актриса. Никто не умеет врать так убедительно, как ты. – Дэвид улыбается и протягивает мне бумажный носовой платок.

– Вы с Джули сегодня вечером куда-нибудь пойдете? – Я выкладываю на стол все свои карты. Задаю все вопросы, которые меня волновали, рассказываю обо всех своих тревогах и страхах.

– Нет, Сэм, – твердо отвечает он. – Я знаю, ты считаешь, что между нами с ней что-то есть, но это не так. Я не встречаюсь, Джули. И вообще ни с кем не встречаюсь, раз уж об этом зашла речь. Я тебе уже говорил. Она подбиралась ко мне, только чтобы стать ближе к тебе.

– А вот это уже ерунда, и ты сам это знаешь. Она хотела стать ближе к тебе! А меня использовала как средство, чтобы подлезть к тебе.

– Мне прекрасно известно, что ты ее ненавидишь, но опять же, как я тебе уже говорил, Джули – совершенно безобидное существо. Мне жаль, что ты так расстроилась, когда услышала нас в кабинете. Но честное слово, ничего не было. Даже и близко. – Он произносит это спокойно и убежденно, и кажется, я ему верю.

– Кто-то реально должен что-нибудь сделать с этими стенами, – говорю я. – Это ненормально, что мы можем слышать друг друга. Дикость какая.

Дэвид озабоченно смотрит на меня:

– С тобой ведь все будет в порядке?

Из моей груди вырывается нервный смешок. Мне уже неловко, что я устроила еще одну сцену и ворвалась к Дэвиду, чтобы он спас меня и отпустил мне грехи.

– Думаю, да. Мне нужно о многом подумать. И… Дэвид. Ты не должен никому говорить о том, что я тебе рассказала. Никто ничего не знает. – Я протягиваю ему согнутый мизинец. – О’кей?

– Никто, кроме Ричарда, – напоминает он и продевает свой мизинец сквозь мой.

21 февраля, 10:57

Я не завтракала, так что у меня куча чудесных предложений от автомата с закусками. Я принимаю решение, что сырные шарики и арахисовые M&M’s вполне сойдут за настоящую еду, и набиваю ими рот. Мне постоянно хочется сладкого, потому что я завязала с выпивкой и организм переживает абстинентный синдром. Ричард уже сидит у меня в кабинете, готовый продолжать, и я начинаю прямо с того места, где мы остановились в прошлый раз.

– Что было на суде?

– Суд я помню плохо, потому что все еще как будто находился в тумане. Все расплывалось перед глазами. Я никому не рассказывал, что на самом деле произошло в тот день. Ни адвокату, ни судье, ни копам. Они склепали историю из вещественных доказательств, найденных на месте преступления, и показаний миссис Чой. Не знаю, что она им там наговорила. – Он тянется за моими сырными шариками и кидает один в рот. – Помните, я рассказывал вам историю об аварии и о том, как во всем городе вырубилось электричество? Когда меня арестовали за мародерство?

– Да, вас и Джесса. И потом отпустили. Прекрасно помню.

– И помните, они не записали мое настоящее имя, потому что я им его не сказал?

– Да. – Я предлагаю ему взять еще один сырный шарик, но он отказывается.

– Я ведь все время молчал и сначала проходил под именем Джон Доу[20]. Потом меня стали называть младший Уильямс – фамилия Фрэнсис была Уильямс. А потом копы нашли мои отпечатки в системе, и я получил имя Генри Джеймс. В конце концов я признался, что меня зовут Ричард Макхью. Но всем было уже безразлично. Подсудимый – вот какое было у меня имя. Убийца – еще одно. Такое мне дали «удостоверение личности».

Никаких записей о моих переломанных руках, естественно, не было. Мы же не обращались в больницу. Никто не догадался, что синяки, шрамы и ожоги – и никто не смог бы это доказать – достались мне от Фрэнсис. Они могли быть от чего угодно. От глупых подростковых игр. От школьных драк. От спорта. Теоретически я мог и сам себя порезать или прижечь. Если у меня были такие наклонности. Я ничего не говорил, никаких свидетельств очевидцев не было, и им было не от чего оттолкнуться. И меня изобразили монстром. Жестоким мучителем матери. Дурным семенем. Синяки они объяснили просто – Фрэнсис пыталась защититься. А потом на ее теле нашли следы побоев, которые оставил тот парень, – и свалили все на меня. Я даже имени его не знал – кого мне было обвинять?

Точно так же говорили тогда женщины на сеансе, где мы обсуждали домашнее насилие. Власти никогда не верят жертвам.

– Они сказали, что я убил свою мать. Когда тебе повторяют что-то много раз, то ты и сам начинаешь в это верить. Сколько раз я слышал, что ничего не стою, что от меня нет никакой пользы, что я плохой, неправильный… – Глаза Ричарда словно заволакивает туман, и я спрашиваю себя – может быть, он верит в это и по сей день?

– Каково вам пришлось в тюрьме? – Я ставлю локти на стол и подпираю подбородок кулаками, как ребенок, которому сейчас расскажут страшную историю о привидениях.

– Каково? Господи. Как вам объяснить. Было так много всего. Чувство одиночества, которое мне, в общем, нравилось. Никто меня не трогал, не беспокоил. Если всегда держаться в стороне, то рано или поздно тебя оставляют в покое. Сначала я сидел в Грин-Хэйвен, но это было недолго. Потом, когда я отбыл два с половиной года наказания, меня перевели в другую тюрьму, с менее строгим режимом. Адвокат объяснял что-то о переполненных камерах и преступлениях первой степени… я уже не помню. Я был счастлив оказаться там, где у меня будет чуть-чуть больше свободы. – Он вытирает соленые пальцы о салфетку и прячет ее в карман.