Дружелюбные - Филип Хеншер

1

– И вот мы здесь, – сказала маленькая жена.

– Мы здесь, – подхватила большая.

Они были в своей комнате. Их сын выделил им хорошую комнату на первом этаже своего дома. Кровать большой жены стояла у стены, а маленькой – у окна. За ним росло манго. И тамаринд – окно выходило в сад. И другие деревья: пальма, финиковая пальма, еще один тамаринд – и еще одно манго, и птицы в ветвях. И на стене картина. А за деревьями и птицами сада – улица, район и город Дакка, но они, маленькая и большая жены, туда не ходили. Теперь это был их дом, и они в нем жили.

Картина изображала реку, поле, траву и небо. Синеву, зелень и солнце. Она висела на чистой белой стене. Сын и его жена так добры: не надо подниматься по ступенькам.

– И вот мы здесь, – сказала маленькая жена.

– Мы здесь, – подхватила большая жена.

– И вот мы здесь, да-да, здесь, – заключила маленькая жена.

Так они говорили перед рассветом. Снаружи, тихо, чтобы не перебудить спящих, работали слуги. Жены проснулись, их вымыли, они облачились в белые одежды и приготовились встретить дневной свет. Говорили тихо. Это была их тайна: утреннее пробуждение в ожидании голоса сына, там, в его комнате.

– Муж говорит, – сказала, опустив глаза, маленькая.

– Сестра!.. – шикнула на нее большая.

– Муж говорит: надеюсь, все, для всех…

Этот дом принадлежит их сыну.

– Сестра! – произносила маленькая тихим голоском. – Помню тот день, когда наш муж взял меня в жены и мне пришлось покинуть родной дом, красивый белый дом близ рисовых полей, в двух милях от реки.

– Красив дом отца, а дом мужа еще краше, – сказала большая жена.

– И я, наряженная в золотое сари, плакала. А муж был так добр. Я никогда еще не ездила в машине. Он взял с собой коробку конфет со свадьбы, и я, когда плакала, ела конфеты. И мы приехали в дом к мужу, и дом был в Дакке, красивый дом за высокой стеной, и там была большая жена, и она со мной поздоровалась.

– Это была я, сестра, – сказала большая жена.

– А теперь на улицах снова стреляют, – заметила маленькая.

– Я помню тот день, когда ты приехала. Твоему новому сыну подарили велосипед – велосипед в твою честь. – Покачав головой, большая жена умолкла.

– И теперь муж говорит. – Маленькая жена покосилась на угол комнаты, в котором стояло кресло. Темный угол, кресло во мраке и черные тени. Муж умер давным-давно, много лет назад. Но однажды утром они проснулись до рассвета и увидели мужа. Он переводил взгляд с одной жены на другую. Сидел в кресле. По мере того как в комнату проникал утренний свет, его образ рассеивался.

– Слушай… – И большая жена склонила голову набок.

– Еще темно, – отозвалась маленькая жена. – Сын еще не может встать и начать работать. День не начинается в темноте!

– Послушай! – Большая жена потянулась и шлепнула маленькую по лицу. Они сели. Маленькая жена умолкла. Большая тоже молчала. Снова раздался шум. Вдалеке – но мог быть и ближе. Выстрел, еще один и еще, в последнем предутреннем мраке. Ночь уходит, и скоро темнота станет размером с тень от мангового дерева у окна; скоро проснется сын, и они услышат, как он ходит по дому и делает дела. Наступал день. Они слушали.

2

В 1971 году в Данмонди, районе Дакки, жилось удобно и спокойно. Застроен он был одноэтажными, реже двухэтажными, принадлежащими почтенным семействам, домами. Тихие пыльные улицы, где попадались лишь торговцы да сторожа, что дремали, привалившись к белым мазаным стенам домов. Иногда эти сторожа собирались вместе со своими коллегами из ближайших домов, хотя подобное строго воспрещалось, и коротали час-другой, пока не раздавался нетерпеливый гудок клаксона. Тогда каждый из них спешно возвращался на свой пост, чтобы открыть вернувшемуся с работы хозяину крашеные железные ворота.

Крыши белых домов были плоскими. Когда их строили в начале пятидесятых, ориентировались на практичность и на современность. Да и разметка улиц отличалась прежде всего удобством, а не звучностью имен. Пусть другие живут на Минто-роуд на вилле в индо-сарацинском духе: улицы в Данмонди не зовутся именами вице-королей. Адреса обитателей звучали рационально: дом номер девятнадцать на Четырнадцатой улице Данмонди. С прямыми углами, большими широкими окнами без рам, закрытыми жалюзи; с железными колоннами, лаконичной черепицей без орнамента, водосточными желобами без мягких изгибов; в белой и терракотовой гамме. С параллельными друг другу или пересекающимися под абсолютно прямым углом улицами, образующими идеально ровные кварталы по восемь домов каждый. Почтальону или разносчику не составляло труда найти нужный адрес: пропустить или не заметить дом было практически невозможно. Украшением служили лишь сады: за пятнадцать лет посаженные деревья – фруктовые, тамаринд, манго, фиги, огуречное дерево, баньян – выросли и дали обильную тень. Цветы в аккуратно расставленных кадках заливали буйством красок древесную тень и клумбы. Живописностью отличалось и озеро на окраине района: место для чудесных долгих вечерних прогулок вокруг воды, оживленных споров со старыми друзьями, место, где можно самому рассказать сплетню и чужие послушать. Обитатели Данмонди свято верили: в отличие от остальных озер, их собственное не плодит комаров.

Дом в этом районе арендовал, а затем купил дед Шарифа. Человек, не чуждый новаторству, жил он, тем не менее, совсем не так, как его сын, не так, как станут жить внуки. Он был последним из семьи, кто женился на двух женщинах. Его не стало десять лет назад. Всего три года выпало ему прожить в новом доме. Теперь две его вдовы по-сестрински жили в комнатке на первом этаже с отдельными кроватями, носили белое и просыпались до рассвета.

Дом перешел к отцу Шарифа. Вечером, возвращаясь из конторы или из зала суда, он сбрасывал на пол мантию (ее подбирал мальчик-слуга) и шел церемонно приветствовать старых матерей, потом жену и мать своих детей и беседовать с самими детьми. Теперь их было много, а кое у кого уже родились собственные. Шариф с женой, Назией, ездил в Англию, чтобы получить степень; обратно они вернулись с малюткой Аишей, сейчас ей исполнилось три. Они жили в отдельной квартире, но часто приходили на ужин в дом отца Шарифа, а в последние недели, кажется, практически переехали сюда, хотя идти было пять минут. Рафику исполнилось семнадцать, он учился в школе и с осени собирался изучать политическую философию в Университете Дакки, если только это учебное заведение не закроют. Хороший парень. Ну и дочери, Бина и Долли, еще девочки. Жили в одной комнате, потому что хотели. В доме, как однажды сухо заметила мать, сложилась занятная ситуация: в одном конце делили девичью комнатку две бабушки, а в другом находилось обиталище девочек, полное книг. Старшая, Садия, уже покинула дом. Год назад, в декабре 1969-го, она вышла замуж и теперь жила в непривычной атмосфере дома своего мужа, Мафуза, где молились по пять раз в день. Она этого хотела, это и получила.