Любовь и роскошь - Патриция Хэган

– И что же это значит?

Помимо воли она ощутила внезапный прилив тепла внутри. Как он красив!

– Что именно? Негодяй… или твои ночные склонности? – едко уточнила она.

– Я знаю, ты рассердилась из-за того, что случилось последней ночью в Париже, но зачем же столько сарказма от такой прелестной особы?

Дани до боли сжала кулаки, ненавидя дерзкое выражение его лица.

– Мало того, что ты оказался бабником, о чем мне тогда все твердили, так ты еще и обыкновенный вор?..

Он вопросительно поднял бровь. О чем, черт побери, она говорит?

– Объясни, Дани.

Она замахала руками, давая волю своей злости.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю! То, что ты не можешь получить, ты просто забираешь силой!

Он схватил ее за запястья. Почему она обвиняет его? Он думал, что она взрослая, умная женщина… Ведь он не соблазнял ее. Она сама этого хотела.

– Ты что, с ума сошла? – взорвался он. – Изображаешь из себя оскорбленную девственницу? Ты ведь хотела этого ничуть не меньше, чем я. Не было никакого принуждения…

– Иди к черту!

Он беспомощно замолчал перед взрывом ее ярости.

– Я говорю не о том, что произошло между нами, – закричала Дани, не в силах сдерживаться. – А о том, что ты украл. Как ты мог?

– Украл? – переспросил он, ошеломленный. – Никогда в жизни я ничего не крал…

Он отпустил ее руки и смотрел на нее в полном недоумении.

– Клянусь, я не понимаю, о чем ты говоришь.

Дани холодно взирала на него. Он кажется искренним, но, впрочем, он и должен выглядеть и говорить убедительно. Она пренебрежительно скривила губы:

– Ты лжешь, Дрейк! Ты знаешь, что я говорю о картине. Ты взял ее ночью и, как трус, убежал из Парижа.

Страх словно сковал его тело. Задавая вопрос, он дрожал, боясь получить ответ.

– Ты говоришь о картине «Александровский дворец» ?

Она язвительно рассмеялась:

– Ты поражаешь меня, Дрейк. Неужели ты думал, я не буду подозревать тебя? Напрасно. О тебе я сразу подумала, еще не зная, что ты убежал, – так боялся моего брата.

– Господи, Дани, я не брал ее! На следующий день я даже хотел прийти и объяснить, почему мне так нужна эта картина. Но я получил срочное послание, призывающее меня в Россию. Необходимо было немедленно уехать, и я не смог предупредить тебя об отъезде. Впрочем, ты бы все равно не стала слушать ничего той ночью.

– О, еще одно ложное послание. Ты, кажется, тратишь на них немало времени?

– Поверь, я не убегал от Колта. Я хотел все объяснить ему – я все подстроил для того, чтобы он понял, что Лили лгунья.

– Теперь мне все равно, – огрызнулась Дани. – Даже хорошо, что я узнала, что ты лгун и мошенник, иначе впустую потратила бы на тебя время. Я приехала сюда с одной целью – вернуть свою картину, и не подниму никакого шума из-за кражи. Но если не вернешь пропажу, тебя арестуют.

– Я не брал картину, Дани! Если бы я взял ее, то пришел бы сюда сегодня ночью?

– Не оправдывайся! Ты пришел сюда, потому что услышал, что я нахожусь в Санкт-Петербурге, испугался, что тебя арестуют, и решил притвориться, что тебе ничего не известно о краже. Не получится, потому что я не верю тебе! А теперь верни картину, – закончила она, повысив голос, – и я поеду домой и забуду, что знала тебя!

Ее глаза, казалось, прожигали его насквозь.

Драгомир отвернулся и подошел к дверям, ведущим на балкон. Он распахнул их и жадно глотнул морозного воздуха, надеясь, что мороз охладит его пыл и он найдет способ заставить Дани поверить ему.

Значит, картина украдена, и он снова оказался на том самом месте, с которого начал десять лет назад, когда решил найти ее для царя и восстановить честь имени Михайловских. Если только…

Он радостно щелкнул пальцами, проигнорировав ее презрительный взгляд, и закричал:

– Арпел!

– Какое отношение имеет к этому Сирил? – холодно спросила Дани.

Драгомир глубоко вдохнул и протянул ей руку:

– Дани, понимаю, почему ты рассержена и расстроена, но прошу тебя: выслушай меня, позволь объясниться.

Она смотрела на его протянутую руку, на умоляющее выражение его лица, но не двигалась.

– Дани, прошу тебя. Дай мне шанс.

– Зачем?

Он закрыл балконную дверь, шагнул к ней:

– Признайся, ведь есть вероятность, что я говорю правду, и если ты не выслушаешь меня, ты будешь мучиться сомнениями.

Она с иронией смотрела на него.

– Ты льстишь себе, если думаешь, что мне есть до тебя дело.

– Ты боишься? – Он использовал свой последний аргумент.

– Боюсь? – засмеялась она. – Тебя? Да если я закричу, тут же примчатся гвардейцы. Удивляюсь, как тебе вообще удалось пробраться сюда.

– Не меня боишься, а себя, своего сердца. Боишься выслушать меня, потому что не хочешь признаться в том, что я тебе нравлюсь.

Она снова засмеялась и села на бархатную скамеечку у кровати.

– Начинай, – коротко кивнула она. – Говори. Уверена, это будет увлекательная ложь, но по крайней мере ты поймешь, что я не такая, как другие. Твои чары на меня не действуют.

Он проигнорировал ее сарказм, начал, ходя по комнате, почти шепотом раскрывать секреты своего прошлого.

Спустя полчаса он замолчал, переводя дыхание.

– Дани, я клянусь, что каждое мое слово – правда.

Он с опаской взглянул на нее, поскольку во время своего рассказа боялся встретиться с ее презрительным или возмущенным взглядом, боялся, что не закончит своей исповеди.

– Ты веришь мне?

Он увидел, как ее золотистые глаза наполнились слезами. Она протянула к нему руки:

– Да, Дрейк. Может, это и глупо, но я верю тебе.

Он поднял ее на ноги и порывисто привлек к себе.

– Я никогда больше не отпущу тебя, Дани, – хрипло пробормотал он.

Она засмеялась нежно, тихо и поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку.

– Не отпустишь, потому что я не собираюсь уходить.

Он держал ее в объятиях и рассказывал о своей матери, о том, что она явилась причиной его недоверия ко всем женщинам.

– Вот почему мне понадобилось так много времени, чтобы рассказать о моем прошлом, Дани. Я должен был доверять тебе.

– Я кое-что знала из этого. Сирил рассказывал, как тебя изгнали из двора из-за скандала, связанного с твоей семьей. – Она задрожала от одной только мысли о его душевной боли. – Но он не сказал мне, насколько ужасно все это было.