Если честно - Майкл Левитон

Увидев меня, она нервно улыбнулась и посмотрела на меня так же, как и годами раньше. Мы сели за барную стойку, и она поинтересовалась, как мне живется в новой квартире. Я рассказал ей историю про зеркала и про «Холостяцкий джаз». Она рассмеялась, а я спросил в ответ, где теперь жила она сама.

– Да я вообще-то так и не переехала, – ответила она. – Я все еще живу в нашей квартире.

– Ты не переехала?

– Нет, – подтвердила она, улыбнувшись, и расплакалась, а уже через минуту к ней присоединился и я.

Потом мы от души посмеялись над тем, что снова рыдаем вместе.

– Может, если мы останемся друзьями, так и будем вечно вместе плакать, – сказал я. – Вот это действительно называется «плачевные отношения».

Она спросила о моей семье, на что я ответил, что все по ней скучают.

– Их очень расстроило наше расставание. Они хотели, чтобы мы были вместе.

– А мои скучают по тебе, – ответила Ева. – До сих пор постоянно о тебе говорят, – она сделала паузу, собираясь с мыслями. – Потому что теперь мы можем говорить друг с другом начистоту. И каждый раз, когда кто-то открыто выражает свои чувства, все вспоминают о тебе. Это ты нас научил.

Признаюсь, мне было крайне тяжело держать себя в руках – Ева умела растрогать меня, как никто другой.

Затем она явно разнервничалась и опустила глаза.

– Так, – спросила она, – у тебя кто-то есть?

Я уже настолько привык к своим запретным темам, что тут же отчеканил:

– Думаю, нам не стоит об этом говорить.

Ева ощутимо напряглась, то ли решив, что мой ответ означал, что у меня есть девушка, то ли, что более вероятно, от удивления – в период наших с ней отношений я никогда не уходил от ответа.

– Но мы ведь лучшие друзья, так? – сказала она, избегая смотреть мне в глаза. – Мы всегда можем поговорить о том, что у нас обоих происходит в жизни. Скажи хоть, я ее знаю?

Ее рука дрожала так сильно, что она пролила чуть-чуть вина из бокала, поднимая его со стойки. Ева покраснела, метнулась к другой части стойки, схватила пару салфеток и начала вытирать столешницу.

– Прости, я что-то перенервничала.

– Да дело не в том, что я не хочу обсуждать эту тему конкретно с тобой – я стараюсь вообще ни с кем об этом не разговаривать. Я пытаюсь быть более… – слова «закрытый», «сдержанный» и «загадочный» вызывали у меня крайнюю степень отвращения, и я просто не мог заставить себя произнести ни одного из них. – Я пытаюсь поменьше рассказывать окружающим о том, что происходит в моей жизни.

Ева скептически прищурилась.

– Почему?

– Я составил для себя список правил. Одно из них запрещает мне отвечать на вопросы, – вздохнул я. – Другое не позволяет рассказывать об этих правилах другим людям. Его я прямо сейчас, как ты понимаешь, нарушаю, но тебе я просто не могу об этом не рассказать.

Ева на удивление быстро взяла себя в руки.

– Понимаю, – ответила она.

Такое отсутствие эмоциональной реакции с ее стороны буквально поразило меня.

– То есть ты правда не хочешь узнать об этом побольше?

Ева как-то выпала из реальности и явно не особенно меня слушала.

– У меня тоже кое-кто есть, – поведала она. – Я сейчас встречаюсь с Джоном.

О Джоне я был наслышан – Ева рассказывала мне о нем, когда мы все еще встречались, он был писателем и комиком. Она даже показала мне пару его комедийных гэгов на видео. Она еще тогда говорила о том, что их тянет друг к другу. Теперь, как выяснилось, они уже полноценно встречались. Я надеялся, что она найдет в этих отношениях счастье, однако особо счастливой она не выглядела.

– Он вообще ни о чем настоящем не разговаривает, – продолжила Ева. – Стоит мне заговорить о чувствах – он тут же куда-нибудь уходит под первым попавшимся предлогом, а иногда и вовсе без повода. Просто берет и уходит, – она опустила глаза и уставилась в свой бокал. – В общем-то, это неплохо. Может, мне именно это и нужно, – она посмотрела на меня. – Если бы Джон был со мной честен, я бы, в свою очередь, принялась рассказывать ему о тебе, говорить о том, что скучаю по тебе и истерить. Но я про все это не говорю, потому что он все равно не слушает. Приходится как-то справляться самой. С тех пор, как мы с ним начали встречаться, у меня вообще не было ни единой истерики. Это, в целом, приятно, – добавила она, – не впадать в истерику по поводу и без.

– Что ж, – произнес я, – наверное, хорошо, что ты нашла способ не впадать в истерику.

После этих моих слов она заметно расслабилась, и мы разговорились почти как в старые добрые времена. Я рассказал ей побольше про свои эксперименты с неискренностью. Ей все это показалось не менее смешным, чем мне самому.

– И каково это – быть неискренним? – поинтересовалась она.

– Иногда – словно тебя заперли в «железной деве», где не пошевелиться из-за шипов[79]. А иногда – наоборот, словно играешь в боулинг с отбойниками.

Ева рассмеялась.

– Знаешь, в детстве мы с Лилой только с отбойниками и играли. И жутко расстраивались, когда кто-то предлагал сыграть без них.

– Всем от этого становится лучше, – продолжал я, – и мне от этого, в общем и целом, тоже лучше. Но ощущается это все равно так себе – никакой… красоты, что ли. Никакой романтики.

– Да, – кивнула Ева. – Понимаю.

Еще с минуту мы просто молча сидели рядом – два обыкновенных давно не видевшихся лжеца.

Всю свою жизнь я наживал себе врагов. Рано или поздно почти все, кого я знал, переставали со мной общаться, причем каждый раз по одним и тем же причинам:

✓ Я критиковал их или устанавливал границы нашего общения.

✓ Чем больше человек сам склонялся к мысли, что вел себя неправильно, тем больше злился на то, что я это отмечал.

Меня раньше поражало такое поведение – если ты сам собой недоволен, то причем здесь я? Казалось бы – нечего на зеркало пенять. Так или иначе, в моем списке вскоре появилось еще одно правило:

✓ Если друг обидел или задел тебя, сделай вид, что не заметил этого или что тебе все равно.

Как-то раз одна старая знакомая попросилась поработать вместе со мной над одним моим проектом, у которого был четкий дедлайн через несколько месяцев. Мы несколько раз встречались, чтобы обсудить план действий. Дедлайн все близился, а она все никак не показывала никаких наработок, но обещала, что уложится, и просила ей верить. За день до крайнего срока я в очередной раз написал ей письмо, на которое она раздраженно ответила в духе того, чтобы я от нее отстал. Позднее вечером она прислала мне работу, на которую у нее, вероятно, ушло минут десять-пятнадцать и которая не имела решительно ничего общего с тем, о чем мы договаривались. Мне такое поведение показалось крайне странным – почему нельзя было просто признать, что она прохалявила? Неужели она думала, что я не замечу такой откровенной халтуры?[80] В итоге мне пришлось работать ночью и не спать, дабы успеть закончить все самостоятельно к утру. Зная, что так и будет, она стала меня избегать. Прямая конфронтация все равно не заставила бы ее сделать свою часть работы, так что вместо этого я решил превратить ситуацию в очередной эксперимент и попробовать каким-то образом сохранить нашу дружбу.