Судьба боится храбрых - Андрей Имранов

— Лети сюда. — Тим ткнул указательным пальцем в сложенные дрова. Йельм послушно метнулся в очаг, и через минуту там уже весело потрескивал огонь. — Вылетай, — сказал Тим и повернулся к Нальме. — Вообще-то можно было и костра не разводить, но так надежней — он и «тарелку» твою может спалить нечаянно.

— Не надо «тарелку» жечь, — испуганно мотнула головой Нальма, — пусть будет костер. Сейчас, подожди…

Девушка сбегала в дом, принесла в сложенных ладонях с горкой насыпанные круглые сероватые семена какого-то растения, высыпала их в миску, перемешала получившееся просто рукой, посмотрела критически, потом снова убежала в дом и вернулась с еще одной порцией крупы. Подвинула миску к огню и присела рядом на траву.

— Садись, — обратилась она к Тиму и хлопнула по траве рядом с собой. — Через лирм будет готово.

Тим переступил с ноги на ногу, смутился и мотнул отрицательно головой:

— Нет. Я постою.

— Почему? — Во взгляде девушки Тиму показалась обида, и он поспешил ответить, хотя только что не собирался ничего объяснять:

— Я же на лошади не очень… умело езжу. То есть ездил, сейчас-то я уже научился. Но я целый день ехал.

Нальма секунду смотрела на него с недоумением, потом в ее глазах мелькнуло понимание, она хихикнула и закрыла рот ладонью.

— Ну — сказал еще более смутившийся Тим, выдернул болт из щепки, болт сунул в цевье арбалета, а щепку кинул в огонь. — Бывает.

Нальма вдруг вскочила и ухватила Тима за руку.

— Пойдем, — сказала она и потащила его к дому. — Я тебя травами натру, сразу перестанет болеть. А то как ты сидеть будешь?

Тим, бормоча, что не стоит, что разок потерпеть можно и вообще — не очень-то и болит, потащился следом. Нальма завела его в дом, уложила лицом вниз на топчан и откинула подол курточки. Джинсы заставили ее на секунду задуматься, но потом она просунула под них пальцы и потянула вниз. Джинсы, разумеется, не поддались — это же были джинсы, а не местные дурацкие штаны, поэтому, подергав их пару секунд, Нальма сдалась.

— Сними, — потребовала она у Тима.

— Зачем? — неприязненно поинтересовался Тим. Происходящее напомнило ему визит в процедурный кабинет, который он никогда не любил — дело, разумеется, не в боли от шприца, а в унижении.

— Чтобы я травой натерла, — удивилась Нальма. — А то как ты обратно поедешь? Завтра только сильнее болеть будет. Да и вообще, болезнь может начаться — будешь потом до старости, согнувшись, ходить.

Тим поразмышлял немного, потом вздохнул, изогнулся, расстегнул пуговицы на джинсах и спустил их до колен.

— Годится?

— Годится-годится, — заверила Нальма. Схватив его за плечи, уложила обратно на топчан лицом вниз и сдернула джинсы полностью.

— Зачем? — возмутился Тим.

— Мешают, — лаконично отозвалась Нальма. — Лежи.

Тим расслабился, ожидая прикосновения к коже какой-то лечебной травы и на всякий случай настраиваясь, что она будет очень жгучей; но коварной Нальме было мало отвоеванных джинсов. Тим почувствовал прикосновение пальцев к пояснице, потом пальцы осторожно подлезли под трусы, а те были, естественно, на резинке. И не успел Тим понять, что происходит, как вдруг оказался совершенно голым, не считая оставшейся на плечах куртки.

— Э! — заорал он, вскидываясь. — Отдай!

Но тут же смущенно рухнул обратно на топчан ничком. Нальма негромко хихикнула и сказала преувеличенно-серьезно:

— Лежи. Будет жечь — потерпи.

И тут же принялась растирать Тиму ягодицы. Вроде там действительно были какие-то листья, а может, и не листья, в первое время Тим и не пытался понять, корчась и стараясь не издавать звуков — то, что стонать от боли тут является признаком малодушия, он уяснил уже давно. А демонстрировать малодушие перед Нальмой ему не хотелось совершенно, хоть он и решил, что очень на нее обиделся (или — еще и потому, что обиделся). Тим даже собрался после окончания лечения спокойно и с достоинством ее поблагодарить, потом сесть на лошадь и уехать. И вернуться не раньше чем через пару раймов. Пусть знает, как с людей трусы стаскивать.

Потом ноющая боль от ушибов куда-то ушла, а кожу начало жечь. Довольно сильно жечь, сильнее, чем от горчичников или даже от крапивы. Но после ежедневных истязаний в школе волинов это жжение было ему трын-трава — даже приятно немного. А потом пропало и жжение, осталась только глубокая тупая боль в мышцах, но она уже совсем не была неприятной, даже наоборот: так — приятно и томно — гудят ноги после долгого, по-хорошему активного дня. А Нальма продолжала поглаживать, пощипывать и растирать оживающую кожу; Тим прикрыл глаза, расслабился и растворился в ощущениях. Он даже задремал слегка, поэтому, услышав «перевернись», автоматически выполнил просьбу, даже не сообразив, чем это чревато. Но услышал удивленно-обрадованное восклицание, моментально очнулся, перевернулся обратно и вжался в доски, спрятав лицо в сложенные руки и залившись краской с ног до головы.

— Почему ты так странно себя ведешь? — спросила Нальма мягко. — Ты не хочешь, чтобы я увидела тебя голым?

— Не хочу, — хрипло каркнул Тим, не поднимая головы. — Отдай мне тр… одежду. И отвернись.

— Но почему? — огорченно удивилась Нальма. — Может, тебя злит то, что ты раздет, а я — нет?

Послышался мягкий шорох, потом удовлетворенный голос Нальмы продолжил:

— Вот теперь мы в одинаковом положении.

Тим полежал с закрытыми глазами еще секунд пять, потом любопытство пересилило. Он сглотнул, открыл глаза и осторожно приподнял голову. Нальма стояла рядом с топчаном совершенно обнаженная и улыбалась. Встретившись с ее глазами, Тим пискнул и снова спрятал лицо, но настроение его уже кардинальным образом изменилось. Верни ему сейчас Нальма одежду — очень бы огорчился.

— Ты не хочешь на меня смотреть? — спросила Нальма.

— Хочу, — ответил Тим, сглатывая липкую слюну.

— Тогда почему не смотришь?

— Смотрю. — Тим поднял голову и принялся жадно разглядывать спокойно стоящую девушку. Сердце стучало, казалось, прямо между ушами. Нальма нагнулась и погладила Тима по плечу.

— Перевернись, — попросила она.

Тим, всхлипнув, подчинился.

— Вот, — сказала Нальма, присаживаясь на край топчана, — я же вижу.

Тим несмело улыбнулся.

— А если тебя тоже растереть? — сказала Нальма игриво, протягивая руки. — Не бойся, без травы.

— Я не боюсь, — сказал Тим, тяжело дыша. — Я… а, подожди!

Он сжался, пытаясь сдержаться, но тщетно.

— Уже? — удивилась Нальма, и Тиму захотелось немедленно перенестись куда-нибудь за пару километров отсюда вместе с одеждой. «Вот блин, — подумал он, сгорая от стыда. — Вот свинство… все, ухожу побыстрее и больше никогда…»