Державный - Александр Сегень

Но это было уже потом, когда они наконец приехали в Рим, где им не суждено было застать отца в живых. Он умер незадолго до их приезда. Должно быть, так сильно переживал, что они едут к нему и — конец его свободе.

А покуда им приходилось хвастаться всякому керкирскому сброду, что их отец получил от папы Пия золотую розу — бесценный дар, вручаемый раз в год тому или иному государю за особые заслуги перед Церковью. И как бы Зоя ни злилась на отца, ей всё же было нестерпимо приятно узнать о том, что с него лепят большую статую Святого апостола Павла, дабы установить её на лестнице в Ватикане. Всё-таки отец был очень красив собой, величествен, благообразен той суровой апостольской благообразностью, коей наверняка отличался апостол Павел, гроза язычников и плохих христиан.

И вот, когда ей исполнилось семнадцать лет, в самый день её рождения, на Керкиру приплыл грек Георгий Траханиот, посланный патриархом Виссарионом и отцом, чтобы забрать их с постылого острова и привезти в Италию. Май, божественный май летал в виде морского ветра, надувая паруса их корабля, когда они приплыли в Анкону. Май, солнечный май благоухал мощным цветением, когда они ехали из Анконы, минуя хребты Апеннин, а после по берегу Тибра — в Рим. И Зоя увидела этот великий город, ставший отныне единственным главным оплотом христианства, и она полюбила его, ибо им, Римом, отменялись все предыдущие пять тоскливых лет на Керкире.

Она поселилась в доме, где доселе жил ныне покойный отец. Дом был полон приживальщиков, на которых давно уже косо поглядывали римляне, и первым делом детям Фомы предстояло избавиться от этих убогих осколков вдребезги разбитой империи, никчёмных обжор и пьяниц, уж было решивших, что им до конца дней своих улыбнулось счастье паразитировать в Санто-Спирито. Виссарион, давно забывший о чине патриарха и привыкший к титулу кардинала, взял на себя роль наставника молодых Палеологов. К Андрею, Мануилу и Зое были приставлены профессор греческого, профессор латыни, профессор медицины, два латинских священника и переводчик, обязанный заодно учить их итальянскому языку. Каждую субботу Виссарион лично исповедовал своих подопечных, подолгу разговаривая с каждым. Он говорил им о том, что они не должны забывать византийского вероисповедания, но при этом на людях всюду показывать полное подчинение и преданность латинству и папе.

К тому времени Пий уже умер, и его место на папском престоле занял более умеренный Павел II. При нём стремления Запада к новому крестовому походу как-то резко поугасли, особенно после того, как Венеция потерпела полное поражение в войне с турками, в горести похоронив своих лучших полководцев — Бертольди д’Эсте, Витторе Капелло и Джакомо Барбариго. Папа Павел трезво заявил, что прежде чем собирать крестовый поход, надобно уладить и укрепить положение дел в христианском мире. Когда-то римский Запад с лютой ненавистью смотрел на пышность Византии. Теперь он мог с лёгким сердцем воздавать почести молодым Палеологам, обездоленным, покорным, полностью находящимся в его власти. Папа Павел наименовал Андрея и Мануила «возлюбленными сыновьями римской церкви», а Зою — «возлюбленной дочерью».

Впрочем, переселившись в Рим, Зоя стала чураться своего греческого имени, будто и оно было виновато в пяти мрачных годах на Керкире. К тому же и для итальянцев имя Зоя было слишком причудливо, и они либо называли юную дочь Фомы Палеолога Софьей, либо итальянским аналогом имени Зоя — Витой. И ей одинаково нравилось быть и Софьей, и Витой. В весёлом кружеве удовольствий римской жизни постепенно изгладилась злоба на покойного отца, и теперь, посещая Ватикан, она с гордостью взирала на статую апостола Павла, запечатлевшую черты Фомы Палеолога, а в доме Санто-Спирито с благоговением хранилась семейная реликвия — золотая роза, дарованная папой Пием. За какие-то полгода забылась и постылая Керкира, или, как сей остров назывался итальянцами, Корфу.

— Когда мы жили на Корфу... — говаривала Софья своим воздыхателям и рассказывала так, будто они и впрямь жили не на унылой Керкире, а на более или менее уютном Корфу.

От счастья и великого множества развлечений и удовольствий девушка вскоре стала полнеть, и, видя, что это в ближайшем будущем перестанет укладываться в рамки представлений об изящной итальянской красоте, папа Павел, да и Виссарион тоже, принялись подыскивать поскорее женишка. Первым подходящим показался им Яков, король Кипра, и через венецианскую сеньорию начались переговоры. Однако Кипр находился в непосредственной близости с Турцией, и Яков после долгих сомнений решил не осложнять взаимоотношений с султаном и отказался жениться на племяннице непокорного Константина, который предпочёл умереть, но не подчиниться воле султана. Ещё через полгодика сыскался другой жених — сын князя Джованни Караччиоло, коему от отца досталось несметное состояние. Состоялась помолвка, во время которой Софья не на шутку влюбилась в молодого Караччиоло — весельчака, балагура, красавца. Вскоре, ещё не будучи его законной супругой, она стала его любовницей, и Караччиоло подарил ей мир таких небывалых наслаждений, что её влюблённость быстро переросла в слепое, трепетное и рабское обожание.

Однако шли дни, недели, месяцы, а Караччиоло так и не думал заканчивать дело законным браком. Вся жизнь его состояла из бесчисленных развлечений, бурных и неистовых. Он всё больше и больше пьянствовал, прожигая наследство своего знаменитого отца, и всё меньше уделял внимания невесте. Вскоре Софья имела несчастье удостовериться и в его неверности, застигнув Караччиоло в обществе сразу трёх нагих прелестниц. И как ни злилась она на него и на себя, а ничего не могла поделать со своим сердцем, варившимся в кипятке обожания и преданности развратному жениху. Живи он ещё сто лет, она, быть может, и эти сто лет смирялась бы с его мерзостями, пьянством, развратом, только бы время от времени он дарил ей свидания. Она, гордая морейская деспина[107], племянница императора Византии, наследница неувядаемой славы Константинополя, оказалась покорной игрушкой в руках ничтожного и растленного пьяницы, беспутника, выродка! Но слава Богу, жизнь негодного Караччиоло кубарем катилась к своему внезапному и позорному концу.

Смерть этого негодяя и пьяницы Софья переживала так, как если бы он был Цезарь или Гектор. Ему, этому ничтожеству, досталась такая любовь, которой заслуживал бы великий герой, и такие слёзы, коими достойно было бы оплакать непревзойдённого праведника. Ни о каком другом женихе она и слышать не хотела, то и дело твердя о желании уйти в монастырь. Однако ещё при жизни Караччиоло, видя, что из его помолвки с Софьей ничего не выходит путного, папа Павел, поддавшись уговорам Виссариона, отправил Антонио Джисларди и Георгия Траханиота к Джан-Батисте делла Вольпе, находящемуся в услужении у Московского государя Иоанна, недавно овдовевшего, и они начали переговоры о возможном браке между сильным московитом и дочерью Фомы Палеолога. Связи с рутенами, как тогда называли в Италии русских, всегда приносили пользу. Ещё помнили дочь князя Ярослава, ставшую королевой Франции, её сына Гуго Вермандуа — одного из главных полководцев Первого крестового похода, и её племянницу Адельгейду, жену императора Римской империи Генриха IV, оказавшую большие услуги папству в борьбе за инвеституру. Да и в самые недавние времена дядя Софьи, Иоанн VIII, бывший императором Византии до несчастного Константина Драгеза, тоже был женат на рутенке, и его брак с ней считался на редкость счастливым. Короче, Софью, безутешно горюющую об умершем Караччиоло, стали постепенно приуготавливать к мысли о новом женихе. Оставалось надеяться, что покуда послы съездят туда-сюда, пройдёт время, которое хоть немного залечит рану.