В футбольном зазеркалье - Николай Кузьмин

Спасаясь от гвалта и клубов табачного дыма, Скачков рывком открыл дверь в угловую комнату. Там, в тишине, при свете низкой лампы копошился на ковре плотненький карапуз в штанишках с лямочками. Он что-то строил из разноцветных кубиков.

Вид домовитого, увлеченного своим делом карапуза, убил скачковское раздражение.

– Привет! – сказал он, плотно прикрывая за собой дверь.

Маленький Звонарев поднял голову и узнал его:

– О, приехал! А Маришка заболела.

– Что ты, брат? Не болеет она совсем. В гости ушла.

– А мама говорит, что она болеет и я могу заразиться.

– Ну, если мама говорит…

Поддернув брюки, Скачков опустился на колени.

– Что это у тебя? Троллейбус? А почему такой маленький? Давай сделаем его побольше, двухэтажным? Давай?

Ребенок недоверчиво посмотрел на него, поправил на плече лямочку.

– Двухэтажных троллейбусов не бывает.

– Как это не бывает? Еще как бывает! Я сам видел. Совсем недавно. Честное слово!

– Тогда давай… раз так!

Скачков скинул пиджак и принялся перекладывать кубики.

– Ну вот, смотри какой троллейбус получился. Давай, командуй. С передней площадки у тебя разрешается заходить?

В эту минуту распахнулась дверь и на пороге возникла Клавдия.

– Так и есть! Геш, ищу тебя, ищу. Все там, а ты? Идем, не расстраивай меня хоть сегодня.

Наблюдая, как Скачков натягивает пиджак, ребенок обиженно оттопырил губы.

– Сам придумал, а сам уходишь…

– Ничего, брат… – Скачков потрепал его по голове. – Я как-нибудь приеду, и мы с тобой доиграем. А троллейбусы такие есть, это я тебе точно говорю.

– Пойдем, пойдем, – торопила его Клавдия. – Нашел себе компанию! В общей комнате от табачного дыма у Скачкова защипало глаза. Задохнуться можно.

– На балкон выйди! – нервно посоветовала Клавдия. – Кстати, прекрасный вечер. Прекрасный! И Владик там.

Что-то она опять была не в духе.

– А может, лучше домой? Давай, слушай, смотаемся потихоньку? Клавдия возмущенно остановилась.

– Началось! Господи, дождалась! Приехал, называется… Вот уж действительно: за что боролись, на то и напоролись! Ну что ты будешь дома делать, что? Маришки нет, Сони нет…

– Как нет? Ты на время погляди!

– И смотреть мне нечего! Они там, наверное, и ночевать останутся. Хорошенькое дело! Что это еще за манера – ночевать?

– Ох, помолчи, пожалуйста!

Удивленный, он взглянул на нее сбоку и ничего не сказал. Она не казалась оживленной и счастливой, как прежде. Уж не приелось ли и ей?

Прежде она тянулась к многолюдному окружению и даже называла эти бесконечные толкучки современным динамичным стилем жизни. Она доверчиво считала эти сборища настоящими праздниками ума и таланта и начинала презирать мужа, как человека, увлеченного пусть интересным, но все же одним-единственным делом. В этом он был не современным.

«Нет, домой надо, домой!»

К ним протолкался Ронькин, нарядный, в широчайшем ярком галстуке, с фужером в руке. Румяное лицо его сияло празднично.

– Что, уходите уже?

Притворно зевнув, Скачков взял Клавдию за локоть.

– Да, пора, пожалуй…

Вот это правильно, – одобрил Ронькин. – Режим: первое дело. А мне еще остаться надо, за Владькой присмотрю. Как нога, Геш? Ты ногу, ногу береги.

В сопровождении Ронькина они стали пробираться к выходу. Клавдия кипела, но Скачков молчал и непреклонно уводил ее с собой. При посторонних она скандалить постесняется.

На лестничной площадке Ронькин отсалютовал им фужером.

– Клава, – прокричал он вниз, – поручаю его вам. Режим! «Молодец Ронькин, вовремя нарисовался». На площадке второго этажа, едва они остались одни, Клавдия вырвала руку.

– Куда ты меня тащишь, как последнюю дуру? Я тебе не пешка, не домохозяйка. Мне надоело в конце концов! Ты меня еще на замок запри, в цепи закуй.

Ссориться Скачкову не хотелось.

– Мать… Ты же слышала: приказ начальства – и он с улыбкой показал глазами наверх.

– Прекрати, слушай! Тебе все шуточки! Ему, видишь ли, режим, поездки, игры. А мне что делать? Сидишь, как проклятая, ждешь, дожидаешься. И – вот… Дождалась!

На глазах ее Скачков заметил слезы. «Эге, дело худо!»

– Клавуша, ну что ты в самом деле? – загудел он примирительно и потянулся приобнять. – Перед людьми же стыдно. Ты соображаешь, возле чьей квартиры мы стоим?

– Оставь! – изо всей силы она ударила его по руке. – Стыдно ему! Конечно: Вена, заграница… Штраус, Наполеон… А мне? Мне что остается? Из окошечка выглядывать?

«Ага, такой, значит, расклад? Все ясно».

Он отодвинулся и, трогая себя за нос, уперся взглядом в пол.

– Успокойся, пожалуйста. Скоро вместе сядем у окошечка. Только и останется.

Недоумевая, она со стороны взглянула на него.

– Ты это о чем?

– Так, ни о чем. – Настроение его все больше портилось.

– Не обращай внимания.

– Гос-споди, загадки какие-то! Прибереги их для других.

– А, говорить с тобой! – совсем расстроился Скачков и побежал вниз. Пока спускался, ждал: «Если окликнет, остановлюсь и подожду». Не окликнула.

«Что-то в ней все больше прорезается какое-то… не свое. Приехал, называется…»

На улице горели плафоны ночного освещения. Руки в карманах, Скачков прислонился к дереву. «Куда сейчас – домой? Там пусто». Сверху, с балкона третьего этажа, кто-то восторженно доказывал:

– Вы современные гладиаторы! Все вы распяты на зеленом поле, как на кресте! Я напишу об этом потрясающие стихи.

Шелестя шинами, подъехала машина с зеленым огоньком. Шофер в кепочке набекрень высунулся из кабины.

– Геш, чего ждешь?

Скачков пришел в себя, отвалился от дерева.

– Да ехать, пожалуй, надо.

– Так садись. А я гляжу – стоишь. Едва не проехал. Может, выпил, думаю, еще чего? Куда ехать?

– Куда? Тут еще, брат, сообразить надо.

– Домой, на базу? – подсказывал шофер. Он отпустил тормоза, и машина тихо покатилась под уклон.

– А знаешь что? – загорелся вдруг Скачков и громко хлопнул дверцей. – Не домой и не на базу. Гони пока в поселок, в железнодорожный. Знаешь? Ну, а там найдем.

И он сощурился, как бы идя наперекор кому-то. Но – кому? А все равно кому!

– Поехали!

О Женьке ему вспомнилось внезапно, и он обрадовался: вот кому его приезд доставит радость… Ему и самому сейчас хотелось оказаться рядом с ней: хотелось умиротворения, покоя, тишины и, может быть, чуть-чуть участия. Жизнь для него опять пошла на поворот, а пережить и осознать это хотелось с кем-нибудь вдвоем, не в одиночку. Надоело одиночество – сколько можно? А с Женькой просто: она поймет все сразу и не станет даже спрашивать. Главное, что она не фыркнет, когда он ей расскажет о своих надеждах на завод. С дорогою, с депо, с заводом у многих из поселковых было связано начало жизни, и Скачков сегодня, хоть и говорил Семен Семенычу нескладно, путано, а все же в глубине души испытывал спокойную уверенность: пусть расставание с футболом будет тяжким, но жизнь не кончена, она, на его счастье, устроена на крепком основании.