Поклонники Сильвии - Элизабет Гаскелл

– Ладно, ладно, будет горло надрывать своими благословениями. Твой муж сделал бы для меня то же самое. Может, он и не проявил бы такой смекалки и таких способностей, но это дар, им гордиться негоже.

Достигнув вершины холма, Дэниэл оглянулся на город. Из-за хромоты и ушибов шел он медленно, пожар за это время уже почти потух, остался только небольшой красный отсвет над домами в конце длинной Главной улицы да еще зловещая раскаленная мгла, окутывавшая склон холма, на котором недавно стояла пивная «Объятия моряков», – вот и все, что напоминало о совершенном нападении.

Дэниэл посмотрел и усмехнулся.

– Вот и позвонили в пожарный колокол, – молвил он самому себе. – Эх, зря ты хотел нас обмануть, бедный старый выдумщик.

Белл и Сильвию ничуть не насторожило, что Дэниэл задерживается позже обычного. В базарные дни он возвращался домой, как правило, между восемью и девятью часами вечера. И, по обыкновению, сильно захмелевшим. Но это их не шокировало: по части пьянства он был не хуже большинства своих соседей и даже лучше некоторых; те раз или два в год, а то и чаще, на два-три дня уходили в загулы и, пропив все деньги, возвращались домой бледными, отупевшими и пристыженными; получив суровую отповедь от жен, они вновь обращались в работящих и пристойно трезвых мужчин, пока снова не впадали в искушение. Но в базарные дни всем мужчинам было свойственно напиваться, ибо каждая сделка, каждое соглашение скреплялись стаканчиком горячительного; и прибывали они на ярмарку – пешком либо верхом – относительно издалека, а «хороший ночлег для людей и животных» (как гласила надпись на старых вывесках постоялых дворов) непременно включал значительное количество спиртного для постояльцев.

Дэниэл всегда одинаково возвещал о своем намерении выпить больше, чем обычно. В последний момент говорил: «Миссус, я, пожалуй, сегодня приму хорошенько на грудь» – и уходил, не обращая внимания на недовольство в лице жены, игнорируя указания, что она кричала ему вслед, – чтобы он остерегался тех-то и тех-то сотоварищей, а по дороге домой смотрел под ноги.

Но в этот вечер фермер Робсон не давал такого предупреждения. В обычный час Белл с Сильвией поставили на низкий подоконник свечу, чтобы ее огонь вел Дэниэла к дому через поля – они так делали по привычке даже в лунные ночи, как эта, – и сами сели по обе стороны от очага, но поначалу не прислушивались к его шагам на улице, столь уверены они были в скором возвращении мужа и отца. Белл дремала, а Сильвия смотрела на огонь рассеянным взглядом и вспоминала минувший год, думая о том, что приближается годовщина с того дня, когда она в последний раз видела своего возлюбленного, который, как она полагала, был мертв, лежал где-то в пучине залитого солнцем моря. На это море она с тоской смотрела изо дня в день в надежде узреть под толщей воды его обращенное вверх лицо, и ее душа обливалась слезами – до того ей хотелось еще раз хоть одним глазком взглянуть на него. Только бы увидеть его выразительное, пригожее лицо, стенала она про себя, то лицо, что стиралось из памяти из-за слишком частых усилий вспомнить его черты; только бы разок увидеть, как он, чудом поднявшись со своего вечного ложа на дне морском, ждет ее у перелаза под вечерним красным солнцем, светящим в его дивные глаза, и пусть потом, после этого мгновения яркой, живой реальности, он растает как дым; только бы увидеть прямо сейчас, как он, омываемый тусклым сиянием мерцающего в очаге огня, сидит, свесив ноги, на уголке комода в своей привычной небрежной позе и, чтобы занять руки, теребит какую-нибудь принадлежность для рукоделия. Сильвия крепко переплела ладони, словно заклиная некую Высшую Силу подарить ей хотя бы одну минутку блаженного счастья увидеть возлюбленного. Если она еще раз увидит его, то больше уж никогда не забудет дорогое ее сердцу лицо.

Голова матери резко упала на грудь, и от толчка она проснулась; Сильвия поспешила схоронить мысли о почившем, свою тоску по нему в том вместилище в своем сердце, куда она прятала сокровенные тайны, чтобы их не тревожил свет повседневности.

– Отец задерживается, – промолвила Белл.

– Девятый час уже, – отозвалась Сильвия.

– Часы у нас больше чем на час вперед, – сказала Белл.

– Да, но ветер доносит из Монксхейвена звон колокола. Я слышала, как пробило восемь часов, пять минут не прошло.

Это трезвонил пожарный колокол, но Сильвия не распознала его бой.

Они опять надолго умолкли, но обе были начеку.

– Опять его ревматизм будет мучить, – произнесла Белл.

– Холодно, конечно, – рассудила Сильвия. – Мартовская погода пришла раньше времени. Но я сделаю ему горячий сидр с молоком и патокой, от кашля хорошо помогает.

Приготовление напитка на время отвлекло женщин от тяжелых дум. Но только они поставили маленькую чашу в духовку, их снова одолели недоумение и тревога.

– Мама, он про запой ничего не говорил, а? – наконец спросила Сильвия.

– Нет, – ответила Белл, нахмурившись. И через некоторое время добавила: – Многие мужья идут пить и женам ни слова не говорят. Мой господин не такой.

– Мама, – снова нарушила молчание Сильвия, – я пойду возьму в коровнике фонарь и поднимусь на гребень, может, на край зольного поля дойду.

– Сходи, дочка, – одобрила ее мать. – Я сейчас оденусь и тоже с тобой схожу.

– Даже не думай, – возразила Сильвия. – Ты слишком слаба, чтобы выходить на улицу в такую ночь.

– Тогда позови Кестера.

– Нет. Я не боюсь темноты.

– Дочка, мало ли кто бродит в темноте.

Сильвия содрогнулась от внезапной мысли, навеянной словами матери: возможно, идея пойти поискать отца, что пришла ей на ум, это ответ на ее обращение к Высшим Силам, к которым она взывала недавно; не исключено, что она и впрямь встретит на краю поля своего погибшего возлюбленного. Но хотя она ежилась, рисуя в воображении эту мистическую картину, сердце ее билось уверенно и ровно: ее не пугали ни темнота, ни духи мертвых – большое горе уничтожило в ней всякий девический нервный страх.

Она поднялась на гребень, вернулась, не встретив в поле ни людей, ни духов. На холме свирепствовал ветер, который мог бы сдуть со склона любого, кто по нему спускался или поднимался; но там никого не было.

И они снова сели, напряженно прислушиваясь. Наконец у входной двери раздались шаги. Они подскочили на месте, хотя обе пребывали в состоянии нетерпеливого ожидания.

– Папа! – вскричала Сильвия, когда Дэниэл вошел в дом.

Его жена тоже встала. Она дрожала, но молчала.

– Выдохся я, – произнес он, грузно опустившись на стул, что стоял ближе остальных к двери.

– Бедненький папочка! – Сильвия нагнулась, снимая с отца залепленные глиной тяжелые башмаки.

Белл достала из духовки горячий сидр.

– Что это? Поссет? Как же вы, женщины, любите всякие пойла, – пробурчал Дэниэл, но целебное снадобье выпил.