Сущность зла - Лука Д'Андреа

Аннелизе попросила меня заехать посмотреть, как там дела. Вот уже два дня ее отец общался только по телефону, не навещал нас. Сказал, что разбирает хлам на чердаке и что у него ужасно болит голова. Ничего серьезного, но к нам он пока не поедет. Вдруг это грипп и он всех нас перезаразит.

Упаковка из шести банок пива, которую я захватил с собой, выпала у меня из рук. Я стал искать мобильник: нужно позвать на помощь, вызвать «скорую», кого-нибудь…

— Вернер…

Я приложил руку к его шее.

Сердце билось. Взгляд остановился на мне.

— Больно, — прошептал старик.

Спина.

— Черт, Вернер. — Я наконец нашел мобильник. — Тебе нужно ехать в больницу.

Он покачал головой. Наверное, ему было очень больно говорить.

— Не надо «скорой», — пролепетал он. — Отвези меня сам.

— Ты упал?

— Я справлюсь. Только помоги.

— Давно ты тут лежишь?

— Несколько минут. Не беспокойся.

Вернер попытался встать самостоятельно. У него вырвался стон.

Я поднял старика.

Он повис на мне мертвым грузом.

Мы спустились по лестнице. Я надел на него куртку, уложил на заднее сиденье машины. Он был не в состоянии сидеть. Лицо побагровело, выступили вены. Я испугался: вдруг у старика инфаркт.

— Позвоню Аннелизе.

Вернер поднял руку:

— После.

Отъехав от Вельшбодена, я срезал путь по направлению к Больцано. С приходом тепла лед растаял, и я катил на полной скорости.

У отделения скорой помощи нас встретили санитары. Вернер отказался от кресла на колесиках, но когда мы вошли, у него закружилась голова, и его силой уложили на носилки. И унесли.

Я остался ждать. Приемный покой то заполнялся людьми, то пустел: ни дать ни взять систола и диастола в сердечном цикле. Я раздумывал тем временем, нужно ли сообщить Аннелизе. Пару раз совсем было собрался ей позвонить. Но что бы я ей сказал? Что Вернер, несмотря на больную спину, решил прибраться на проклятом чердаке? А его состояние? В каком он состоянии? Я понятия не имел. Лучше позвоню, когда смогу сообщить что-нибудь конкретное.

Хорошо бы обнадеживающее.

3

— Папа?

Я только взялся читать Кларе ее любимую сказку («Мальчик-с-пальчик»), как девочка, очень серьезная, перебила меня. Я закрыл книжку, положил ее на тумбочку.

— Почему мама плакала?

— Мама не плакала. Она просто немного грустная.

— Но у нее были нехорошие глаза.

— Она переживает из-за дедушки.

Клара нахмурилась:

— А что с дедушкой? Почему он попал в больницу?

— Дедушка упал. У него немного болит спина.

— И поэтому мама грустная?

— Да.

— Но ты ей объяснил, что у дедушки просто болит спина?

Я невольно улыбнулся. Кларе удавалось заставить меня взглянуть на мир ее глазами. Тогда мир представал простым, линейным. Все в нем могло уладиться волшебным образом.

— Конечно. И сам дедушка говорил с ней.

— А она все равно грустная. Почему?

— Потому, что дедушка старый. А старики — они хрупкие. Как дети.

— Плохо быть стариком, да, папа?

Нелегко отвечать на такой вопрос. Особенно если задает его девочка, хоть и развитая не по годам, но все-таки пятилетняя.

— Зависит от того, кто с тобой рядом. Если ты один, это нехорошо, но если у тебя есть дети или внучата, такие же милые, как ты, это не так уж плохо.

— Ты боишься стать стариком?

Вопрос выбил меня из колеи. Но я признался чистосердечно:

— Да.

— Но я же буду с тобой, папа.

— Тогда мне будет не так страшно.

— А вот мне было очень страшно знаешь где?

— Где, маленькая?

— В снегу, — сказала Клара, и глазенки ее затуманились тревогой, словно она опять переживала те мгновения. — Снег засыпал меня с головой. Стало темно. Я не знала, где верх, где низ. И очень болела голова.

Я ничего не мог сказать.

В горле застрял комок.

Я приласкал дочку, я гладил ее по голове, пока не решил, что она заснула. Но когда я приготовился на цыпочках выйти из комнаты, Клара окликнула меня.

— Папа, — глаза ее широко раскрылись, — а тебе тоже бывало страшно?

Я постарался, чтобы голос не дрожал.

— Страх — это нормально, маленькая. Все чего-нибудь боятся.

— Да, но когда ты попал в беду. Тебе было страшно?

— Да. Очень.

— Ты боялся умереть?

— Я боялся потерять вас, — проговорил я, целуя девочку в лоб, — боялся, что никогда больше вас не увижу.

— И ты сердился?

— Но на кого? — удивился я.

— Я вот сердилась.

— На меня?

— И на тебя тоже. Но больше на дедушку.

— На дедушку Вернера? Но за что?

Клара машинально подняла руку к волосам. Намотала прядку на указательный палец, несильно потянула.

— Как ты думаешь, я должна попросить прощения? Теперь, когда дедушка болен, наверное, должна.

— Как я могу что-то думать, если не знаю, что случилось?

— Я хотела поиграть с куклой из шкатулки сердечком. Кукла была такая красивая.

— Из шкатулки сердечком?

Клара приподнялась, потом снова опустила головку на подушку.

— Там была кукла. На чердаке.

— Дедушка рассердился?

Она как будто не слышала вопроса.

— Шкатулка была вот такая. — Она показала руками размеры. — Там были всякие старые вещи. Нехорошие фотографии и кукла. Но кукла была красивая.

Нехорошие фотографии.

— Что за фотографии?

— Фотографии из кино. Кино на Хеллоуин, — серьезно разъясняла она, видя мое недоумение. — Фотографии из кино про зомби. Только зомби лежали на земле. Может, то были сломанные зомби, как ты думаешь, папа?

— Конечно, — согласился я, пытаясь расшифровать, о чем толкует Клара. — Сломанные зомби.

Сломанные зомби.

Кукла.

Шкатулка сердечком.

Зомби.

Сломанные.

— Дедушка сказал, это нельзя трогать, а я сказала: это нечестно, что у него кукла. Он ведь уже взрослый, а я — нет. И я рассердилась потому, что все со мной обращаются как с маленькой. А я не маленькая.