Never Fade Away - Барышников

кофр на асфальте — не вариант Евродина, это уж точно. — Кто будет издавать мои новые альбомы? Кто займется дистрибуцией, раскруткой, инфлюэнсерами, прессой? У лейблов все схвачено. А если ты не с ними, ты просто дрочишь на обочине.

— Зато ты свободен, — задумчиво ответил наемник.

Перед ним было два ярких примера.

Джонни, для которого музыка была выражением и инструментом свободы. Он не стремился к известности, не продавался, не договаривался, не шел на уступки. Он остался верен себе, своим принципам, своим идеалам до конца. Он был мертв. Его уничтожили, жестоко перемололи и выбросили на нефтяных полях. Никто не услышит его новых песен, его пламенных слов, лозунгов и призывов. Таковы были реалии этого блядского города. Да что там, этого прогнившего мира.

Керри, для которого музыка была самоцелью. Но и он в своих текстах нес свободу, не такую дикую и опаляющую, как Сильверхенд, но все же, все же… Да, Евродин умудрялся которое десятилетие лавировать между собственными интересами, блядскими плясками корп и депрессией, вызванной этими заморочками, но он был жив. Его творчество существовало, несло его идеи. Видимо, какое-то время назад он почти сдался, удушающей действительности почти удалось приглушить его огонь, но сейчас он разгорался вновь. Да, Кер боролся не так отчаянно, принципиально и безоглядно как Джонни, но все же пытался сделать хотя бы что-то, чтобы остаться на плаву, не лишиться голоса.

Биться упорно до конца и погаснуть, лишив мир своего голоса? Беречь себя и свое творчество для будущих важных слов?

Кто мог бы сказать, какой из этих двух путей был верным? И был ли вообще истинно верный путь?

Ви склонялся к тому, что каждый выбирал для себя сам по возможностям. Для кого-то было невозможным продаваться, для кого-то — умирать. Он не осуждал. Он понимал. Что бы ты ни выбрал, боли нахлебаешься по самое «не могу».

— Ага, свободен… Свободен орать хоть до посинения, потому что никто не услышит, — подтвердил мысли соло Евродин. — Это просто еще одна крайность.

Створки дверей лифта разъехались, являя взгляду бар на открытом балконе почти на самой крыше здания: изысканное сочетание черного с позолотой, приглушенный неоновый свет, кожаные диваны… и Найт-Сити, раскинувшийся под ногами.

— Обожаю этот вид, — Керри прошел вперед, к перилам, приглашающе махнув рукой Ви. — Обожаю смотреть на город сверху.

Куда привычнее наемнику было смотреть на Найт-Сити с земли. Там он находился в гуще событий, чувствовал контроль над ситуацией, был участником происходящего, его неотъемлемой частью. Тут же время и движение словно замирали. Гигантский человеческий муравейник с его драмами, ужасами, кровью, потом, грязными деньгами и проблемами становился лишь яркими декорациями: раскрашенные рекламами сияющие коробки, тянущиеся ввысь, снующие ави, крыши, исходящие паром и дымом, все это на фоне талантливо размалеванного облачным закатом задника. Безжизненная пронзительная пустая красота. Иллюзия покоя в обрамлении хрустальных бокалов и изысканной обстановки. С такой высоты все звуки отдалялись неимоверно, терялись на фоне воя ветра, выхолащивая восприятие.

— Здесь ты засыпаешь с ощущением, что ты крут, а утром понимаешь, что ты никто, — резюмировал Сильверхенд с горьким ироничным смешком, опираясь на ограждение рядом со своим другом и глядя на улицы сверху вниз.

Несмотря на то, что Евродин говорил об удовольствии, лицо его было задумчивым и невеселым.

— Керри, тебя что-то тревожит? — облокотившись на перила по другую сторону от Кера, соло поежился от пронзительного на такой высоте ветра, подтянув ворот куртки, и взглянул на Евродина. — Расскажи.

— Я начал всю эту аферу с Us Cracks, потому что вроде как боялся. Боялся, что люди станут считать меня очередным продуктом. Винтиком в машине корпораций, — вздохнув, Керри повернулся к Ви, глядя прямо глаза в глаза. — А-а… Продажный Евродин работает с азиатскими старлетками ради бабла, славы и шанса напомнить людям, что он, сука, блять, еще живой.

— А разве не так? — но наемник понимал, что дело этим, конечно же, не ограничивается. Это лишь верхушка айсберга.

— Так, но дело не только в этом, — кивнул в ответ на неозвученную мысль Ви Евродин. — Настоящая проблема глубже. Намного глубже.

— Расскажи, — снова повторил соло, не отводя взгляда. Он чувствовал, как Кера грызет что-то изнутри, требует быть произнесенным, разделенным с кем-то. Ви, как и обычно, осознавал такие моменты очень остро, почти ощущал этот чужой колючий ком, застревавший почему-то и в его глотке.

— Ну, я думал, что мне страшно оттого, что люди увидят во мне раба корпорации, — Евродин отвлекся на пару секунд, оглядывая панораму Найт-Сити, но затем вновь обернулся к наемнику, словно набрался сил для того, чтобы исторгнуть из себя мучающую его правду. — Но на самом деле, я просто боялся снова оказаться в чьей-то тени.

— Снова? — Ви нахмурился, однако вариантов-то, по сути, был не то чтобы вагон. Но столько лет… Такой оглушительный успех в сольном творчестве… Не может же быть?.. Но, чум, неужто ты будешь удивляться? Это же Джонни. Пляши, если тебя задело только по касательной. Рыдай, если Сильверхенд был частью твоей жизни продолжительное время.

Интересно, он, Ви, в такой же ситуации? Кажется, сто лет тому назад он твердил себе об опасности попадать на орбиту рокербоя, клял себя за тупость и слабость, твердил свои предостерегающие мантры… И вот, гляньте-ка, результат: он тут — влюбленный в Джонни по самую макушку. Останется ли он выпотрошенным на всю жизнь по итогам происходящего?

Но только вот соло было плевать. Он никогда бы не променял то, что связывало их с Джонни, на покой и комфорт нормальных отношений. Занятно, так думали все, кто был с рокербоем?

— Я долго жил в тени Джонни. Он сиял, а я так… был просто фоном, частью декораций, — склонившись над перилами, Керри уронил голову, уткнувшись лбом в предплечья, говорил уже глухо, но под конец все же нашел в себе силы выпрямиться, что порадовало Ви. — Я не верил, что смогу существовать сам, без Сильверхенда.

И это произнес человек, который творил наравне с Джонни. Который после смерти своего чумбы достиг куда больших высот, чем когда-либо мог достичь сам Сильверхенд, не замороченный на этих регалиях. Звезда, блять, мировой величины.

— Поэтому он ушел из SAMURAI? Бля… — Джонни сказал эту фразу тихо и недоуменно, а наемник чуть не подпрыгнул на месте от неожиданности, потому что Сильверхенд стоял до этого так тихо, будто бы и не было его тут вовсе. И, судя по его тону, здесь рисовалась извечная трагедия: рокербой все эти годы даже не подозревал ни о чем подобном. Поразительная, сука, слепота, свойственная Джонни. Не соображать,