Не та дверь - Михаил Киоса

Вася огляделся, насколько это было возможно. Они стояли в самой обычной квартире, которой, по-хорошему, не помешал бы серьезный ремонт. Нет, обои не свисали клоками со стен. Линолеум, уложенный на пол еще при советской, должно быть, власти, не пошел пузырями, не истерся до дыр. Все было опрятно и чисто, но… так люди жили именно в Советском Союзе. Двери со стеклом посередине, занавешенным какой-то тряпкой, выцветшие бледно-коричневые обои с безыскусным, бесконечно повторявшимся орнаментом. Мебель, о которой когда-то, наверное, мечтала его мама или даже бабушка с дедушкой.

– А они не понимают, – сказала ведьма, по-прежнему сидевшая на корточках спиной к нему, и хихикнула: – Нет, мальчик, не понимают. Не видят, вот в чем вся штука. А еще хотели меня победить.

Ведьма встала на ноги. При этом она каким-то змеиным движением, которое Вася даже не смог толком уловить, успела заодно развернуться и теперь смотрела ему прямо в глаза. Нечисть протянула руку и вытащила из его кармана мамин крестик. Потом ведьма расстегнула Васину куртку, достала из-за шиворота джемпера его собственный крест, резко дернула, и тонкая золотая цепочка лопнула в тот же миг.

– Я же тебя предупреждала, Васенька. Я же тебе говорила, что не очень-то это похоже на оружие. А ты разве послушал меня? Нет, в церковь пошел, святую воду с собой взял, детям ее раздал. Ну и что? Грош цена твоей вере, вот что, воин ты мой ненаглядный. – Тут ведьма опять заулыбалась. – Но ты не вини себя. Не всем же быть воинами. Хорошо хоть, что сам ко мне дошел да детей довел. И на том спасибо. А то я уж стала бояться, что ты отложишь свидание, или доктора, эти коновалы, тебя к себе в больничку утащат.

Вася моргнул. Вместо парикмахерши перед ним оказалась та самая краснолицая сердобольная тетка, которая так заботливо предлагала ему помощь.

– Вижу-вижу, все в порядке с тобой. Так и быть, можешь не звонить, верю. А мокрые штанишки я сейчас с тебя сниму, пусть посохнут пока. Тебе же не привыкать без них передо мной щеголять, не так ли? – Ведьма в мгновение ока вернулась к облику парикмахерши, расстегнула Васины джинсы и стащила их ниже колен вместе с бельем. – Уж извини, гость дорогой, с ботинками твоими возиться не стану, недосуг мне. Как-нибудь так посеменишь. Да ведь и недалеко ходить-то, дружочек.

Люба очень хотела закрыть глаза. И дело тут было, скорее, не в том, что ведьма заставляла смотреть ее на отцовские гениталии, и не в том, что она при этом говорила. Смысл слов все равно ускользал от девочки.

Квартира плыла перед ее глазами. Вот возле папиной руки сквозь обои проклюнулся короткий пучок жестких седых волос, похожий на толстую кисть. Совсем как те, которыми ее родители летом красили шпалеру для цветов на даче. Пучок слегка шевелился, будто на него дул ветер. Еще миг, и он исчез без следа, оставил после себя совершенно целые обои.

Другой клок волос, на этот раз длинных, светлых, высунулся у папы над самым плечом. Волосы медленно поползли вниз, легли на кожу и, извиваясь, заскользили по ней. Папа будто бы ничего и не замечал, а волосы вскоре растаяли в воздухе.

Люба опустила взгляд. Пол показался ей похожим на тот, который был в парикмахерской. Иногда мастера одновременно стригут там очень много людей, а убираться им некогда. То тут, то там возникали островки волос, держались какое-то время на своем месте, а затем пропадали.

Менялась и ведьма. Люба видела перед собой самую обычную тетю. Потом у нее вдруг отрастал длинный крючковатый нос или седели да редели волосы. Сквозь них была хорошо видна розовая кожа, покрытая коричневыми пятнами. После этого все становилось нормальным и оставалось таковым какое-то время.

Люба уже знала, что такое галлюцинации и кто их видит. По всему выходило, что у нее крыша поехала. Так как однажды сказала мама, глядя на тетю в автобусе, которая громко разговаривала сама с собой, размахивала руками, а потом принялась ругаться неизвестно на кого.

В горле у Любы запершило, глаза начало жечь. Она ощутила, как по щеке скатилась первая слеза, попробовала моргнуть и не смогла.

Ее макушке стало щекотно. Любе вспомнилось, как весной ей на голову села божья коровка. То, что это именно она, стало ясно позже, когда жучка удалось поймать. А поначалу Люба просто зарылась пальцами в волосы, пытаясь избавиться от этого ужасного ощущения, когда что-то маленькое перебирает лапками по коже. Сама она так и не смогла изловить божью коровку, помогла мама.

Сейчас происходило что-то очень похожее. Нечто медленно ползло от макушки ко лбу. Вот только мамы рядом не было, а папа ничем не мог помочь дочери, хоть и стоял совсем близко. Любе казалось, что у нее в голове не одна божья коровка, а целый десяток. Щекотка распространилась на области головы возле ушей, подалась к затылку, а спереди уже почти достигла лба.

Люба снова с отчаянной силой попыталась закрыть глаза, и опять у нее ничего не вышло.

Щекотка переползла на лоб, начала подбираться к бровям. Люба закатила глаза, пытаясь наконец-то увидеть, что же такое происходит с ее головой, кто там ползает по ней.

А щекотка вдруг исчезла. Только что Люба, будь на то ее воля, была готова разодрать кожу на голове ногтями, чтобы избавиться от этого чувства, и вот она стояла, не ощущая ровным счетом ничего. Кто бы там ни ползал в ее волосах, он затаился.

Любе представилось, как она смотрит в зеркало и видит среди темных прядей красные точки. Возле лба, на макушке. Над ушами что-то едва-едва шевелится под локонами. Потом божьи коровки все как одна поворачиваются к зеркалу и смотрят на нее своими крохотными черными глазками.

Лбу снова стало щекотно. Люба устремила взгляд вверх и увидела, как из-за края бровей, сквозь их короткие волоски, не спеша спускаются вниз тонкие рыжие нити. Вот они оказались напротив глаз, и она поняла – это волосы. Точно такие же, как и те, которые ползали по папе.

Вася смотрел на дочку. Люба была белее снега. Она глядела прямо перед собой, и если бы он не видел, что там никого нет, то непременно решил бы, что ей угрожает смертельная опасность.

«Господи, она, похоже, даже в обморок упасть не может!» – подумал отец.

– Что-то ты исхудал совсем, – сказала ведьма, окинула взглядом его ноги, улыбнулась. – Тощенький какой. Не кормила Аля, что ли, мужика своего? Ай-ай-ай, какая плохая хозяйка. Вот ты, дочка, не стала бы так поступать, верно? Уж ты бы расстаралась, наготовила разносолов всяких, правда? – Ведьма подошла к Любе, дотронулась кончиком указательного пальца до ее носа. – Пип! – сказала она. – Есть кто дома? Ай джаст кол ту сэй, ай лав ю. Какая же хорошая песня, хоть и не наша. Ты угостила бы папу на славу, да, дочка? «Кабы я была царица… То на весь крещеный мир приготовила б я пир». Знаешь, кто написал? Пушкин. Хороший был мужчина, обходительный. А уж ненасытный-то до чего! – Она визгливо захихикала, но почти сразу же оборвала смех. – Он, конечно, и не посмотрел бы на меня настоящую. Я уже тогда в летах была. Но ведь на то и сила моя. Кому надо, она глаза отведет, а других приманит. Волосы у него хорошие были, у поэта нашего. Сильные, вкусные. – Ведьма немного помолчала. – Зашутилась я тут с вами. Что поделать, давно гостей не принимала, переволновалась. Так что, доченька, попотчуешь отца как полагается? Изысканным блюдом, нежным мясом? С кровью, как благородным господам кушать подобает. А? Угостишь, конечно, я знаю. Ты же добрая девочка, заботливая. Не захочешь, чтобы папа от голода помер.