Адам Бид - Джордж Элиот

– Это очень вероятно, очень вероятно, – сказал Бартль в раздумье. – Только одним способом можно было бы помирить его с вами, это – доказать ему, что в этом заключается его собственный интерес.

– Ну, не знаю, – сказал Адан. – Сквайр довольно проницателен; но одной проницательности еще недостаточно для того, чтоб человек мог видеть, в чем именно заключается его интерес. Требуются еще совесть и вера в хорошее и дурное, я вижу это очень ясно. Вам едва ли удастся когда-нибудь заставить старого сквайра поверить, что он получит такой же барыш прямым путем, как уловками и изворотами, да и кроме того, у меня нет ни малейшей охоты работать под его начальством; я не хотел бы ссориться ни с каким джентльменом, в особенности же с старым джентльменом под восемьдесят лет, а знаю, мы недолго жили бы в согласии друг с другом. Если б капитан был хозяином в имении – о! тогда это было бы другое дело: у него есть и совесть и желание делать добро, и я скорее был бы готов работать для него, чем для кого-нибудь другого на свете.

– Хорошо, хорошо, мой друг, если счастье стучится к вам в дверь, не высовывайте голову в окно и не говорите ему, чтоб оно отправлялось по своим делам, вот и все. Вы должны приучаться к равному и неравному в жизни, точно так же, как и в цифрах. Я скажу вам теперь, как говорил десять лет тому назад, когда вы отколотили молодого Майка Гольдсворта за то, что он хотел сбыть вам фальшивый шиллинг, не узнавши вперед, шутит ли он или поступает серьезно. Мы слишком торопливы и спесивы и готовы оскалиться на всякого, кто вам не по сердцу. Если я немного вспыльчив и упрям, то это еще не беда – я старый школьный учитель и никогда не пожелаю забраться на шест повыше. Но к чему же истратил я столько времени и учил вас писать, чертить и мерить, если вы не подвинетесь вперед в свете и не покажете людям, что есть же какое-нибудь преимущество, когда имеешь на плечах голову, а не тыкву? Неужели вы хотите задирать нос при всяком удобном случае, потому что он слышит запах, которого не замечает никто, кроме вас? Это такая же глупая мысль, как та, которую вы сказали прежде, будто жена приносит с собою уют в дом рабочего человека. Вздор и пустяки!.. Вздор и пустяки! Пусть думают так дураки, которые не сумели уйти далее простого сложения. Да и хорошо сложение-то! Дурак да еще дура, и в продолжение шести лет их будет еще шесть дураков… все они одной цены, большие и малые, и сколько их ни складывай, они не делают никакой разницы в сумме.

В то время как Бартль горячо увещевал Адама быть хладнокровным и благоразумным, трубка погасла; чтоб увенчать речь, Бартль неистово зажег спичку о заслонку, после чего принялся тянуть дым с свирепой решимостью, снова устремив глаза на Адама, который старался не рассмеяться.

– В том, что вы говорите, много истины, мистер Масси, – начал Адам, когда почувствовал, что может быть совершенно серьезен, как и всегда. – Но вы согласитесь в том, что я не могу строить свое дело на случайностях, которые, может быть, никогда и не сбудутся. Я знаю, что я должен делать: я должен работать так хорошо, как могу, инструментами и материалами, которыми располагаю. Если счастье улыбнется мне, я подумаю о том, что вы мне говорили, но до тех пор я только должен полагаться на собственные руки и на собственную голову. Я обдумываю теперь небольшой план, хочу заняться с Сетом производством изделий из красного дерева и таким образом получать фунт или два лишних. Но теперь уж поздно… я не доберусь домой раньше одиннадцати, а мать, пожалуй, еще не спит – она теперь беспокоится более обыкновенного. Итак, желаю вам спокойной ночи.

– Погодите-ка, мы проводим вас до ворот, ночь сегодня отличная, – сказал Бартль, взяв палку.

Злюшка тотчас же была на ногах, и, не произнеся более ни слова, все трое пошли при сиянии звезд к небольшим воротам вдоль картофельных гряд Бартля.

– Приходите в пятницу вечером, если можете, мой милый, – сказал старик, затворив за Адамом калитку и прислонясь к ней.

– Приду, приду, – сказал Адам, шагая к полосе освещенной луною бледной дороги.

Он был единственным движущимся предметом на всем обширном пространстве. Только два серых осла виднелись перед дикими терновыми кустарниками, но они стояли смирно, как статуи, как серая кровля глиняной избы, находившейся несколько дальше. Бартль не сводил глаз с двигавшейся фигуры, пока она не скрылась во мраке, между тем как Злюшка, принужденная в эту минуту делить свою привязанность, два раза уже сбегала домой и одарила своих щенят беглыми ласками.

– Да, да, – бормотал школьный учитель, когда исчез Адам, – вот выступаешь ты теперь мерно, да, выступаешь, но ты не выступал бы так, если б не была в тебе частичка старого хромого Бартля. И самый крепкий теленок должен сосать что-нибудь. Многие из этих высоких, неуклюжих малых никогда не узнали бы азбуки, если б не Бартль Масси. Ну, хорошо, Злюшка, дурочка, ну что, что там такое? Мне надо идти домой, не правда ли? Конечно, у меня уж нет больше собственной воли. А эти щенята, как ты думаешь, что я буду делать с ними, когда они станут вдвое выше тебя?.. Ведь я уверен, что их отец не кто иной, как толстый бульдог Вилла Бекера, не так ли, а, лукавая шлюха?

Тут Злюшка подобрала хвост между ног и побежала вперед домой. Ведь есть вещи, которые хорошо воспитанная женщина не хочет знать.

– Но к чему говорить с женщиной, имеющей детей? – продолжал Бартль. – У нее нет совести ни на грош… ни на грош… совесть вся ушла в молоко!

Наступило тридцатое июля; то был один из полудюжины теплых дней, которые иногда выпадают среди дождливого английского лета. В последние три или четыре дня дождя не было вовсе, и для этого времени года погода стояла превосходная: пыли было меньше обыкновенного на темно-зеленых изгородях и на дикой ромашке, усыпавшей дорогу по сторонам, а между тем трава была довольно суха, так что дети безопасно могли кататься по ней, на небе не виднелось ни облачка, а была только обширная полоса света, мягкой зыбью расстилавшаяся вверх до отдаленного горизонта. Погода превосходная для июльских увеселений вне дома, но, конечно, не лучшее время года, когда стоило бы родиться. Природа, кажется, делает в то время жаркую паузу – все прелестнейшие цветы уже отцвели; сладостное время раннего роста и неопределенных надежд миновало, между тем время жатвы и уборки хлеба с поля еще не наступало, и мы содрогаемся при мысли о возможных бурях, которые могут уничтожить драгоценный плод в момент его спелости. Лес весь имеет один темный, однообразный зеленый цвет; телеги, нагруженные сеном, уже не тянутся более по дорогам, рассыпая благоухающие частички на ветви ежевики; пастбища там и сям имеют несколько подгорелый вид, а между тем рожь еще не получила последнего блеска, образуемого красным и золотистым отливом; ягнята и телята утратили все признаки невинной, резвой прелести и стали глупыми молодыми овцами и коровами. Но это время есть время отдыха на ферме, это пауза между жатвой сена и пшеницы, и фермеры и поселяне в Геслопе и Брокстоне думали, что капитан хорошо делает, становясь совершеннолетним именно в то время, когда они, не развлекаясь, могут сосредоточить свои мысли на вкусе эля в большой бочке, который варили осенью после рождения наследника и который должно было почать в его двадцать первый день рождения. Воздух дышал весельем от звона церковных колоколов весьма рано в это утро, и всякий поторопился окончить нужную работу до полудня: около этого времени надобно было подумать о том, чтоб приготовиться в дорогу на Лесную Дачу.