Герцог в сияющих доспехах - Лоретта Чейз

С другой стороны, если бы не побег, не сидеть бы ей сейчас за этим туалетным столиком в доме Рипли и не гадать, что же такое придумал для нее супруг на эту ночь. И Дженкинс не суетилась бы вокруг хозяйки с таким счастливым видом, убирая волосы на ночь и поправляя то рюшечку, то воротничок.

Глубокий мужской голос прервал ее мысли и вернул к действительности:

– Достаточно, Дженкинс, можете идти.

Горничная, покраснев, пулей выскочила из комнаты. Причина ее смущения стала ясна, когда Олимпия обернулась. Супруг явился в халате, под которым, судя по всему, больше ничего не было. Сильную шею и загорелую грудь, припорошенную темной порослью, ничто не прикрывало. Взгляд Олимпии задержался на халате, совершенно роскошном, под стать всему остальному в этом доме: вышитый темно‑зеленый атлас и пурпурная подкладка.

Ее супруг явно любил окружать себя красивыми вещами: тут он мог бы посоперничать с самим турецким пашой, – да и не отрицал, что самоотречение не относилось к числу его добродетелей.

Герцог любил роскошь, любил потакать своим желаниям и не утруждал сябя соблюдением правил. Интересно, подумала Олимпия, какие правила он намеревался нарушить этой ночью. Ее пронзила дрожь, но от волнения или сладостного предвкушения – она сказать не могла.

– Вовремя я пришел, – заметил Рипли. – Дженкинс не успела заплести ваши роскошные волосы в косы. Пусть они падают свободно вам на плечи, как тогда, когда я снял с вас фату.

– Ах, Рипли!

Олимпия порывалась встать, броситься в его объятия, но он медленно проговорил:

– Нет‑нет, не спешите: хочу немножко поиграть вашими волосами.

Олимпия опустилась в кресло и всмотрелась в свое отражение в зеркале на туалетном столике. Ничего не изменилось: та же непримечательная внешность, – но почему она чувствует себя совсем другой, будто прожила за эти несколько дней целую жизнь с этим мужчиной, час за часом, и каждая минута пробуждала в ней любовь.

Рипли подошел к ней и запустил обе ладони в роскошную гриву, приподнял и стал пропускать пряди сквозь длинные пальцы. Прикосновений Дженкинс Олимпия никогда не замечала, а вот пальцы Рипли волновали, тревожили, как и близость его теплого мускулистого тела.

Ей хотелось отвернуться от зеркала и оказаться в кольце его рук.

– Мне пришло в голову, что мы с вами провели вместе гораздо больше времени, чем принято до свадьбы, и, должно быть, знаем друг друга лучше, чем бывает обычно…

– Я уже точно знаю вас лучше, чем следовало бы в первую брачную ночь, – заметил Рипли. – Но виной тому не вы, а я и мое нетерпение. Вы не получили того, что должны были, и я намерен восполнить этот пробел.

– Мы не такие добропорядочные, как прочие, – возразила Олимпия. – Почему наша первая ночь должна быть такой, как у всех? И с каких пор вас волнуют такие мелочи?

– С тех пор, как появились вы.

Он опустился перед ней на колени, взял ее левую руку, полюбовался пальчиками, на одном из которых сверкало обручальное кольцо, и нежно поцеловал тыльную сторону ладони.

– Ваша первая ночь должна быть особенной. Идеальной.

– Ах как это мило с вашей стороны! – отозвалась Олимпия. – Но вы не переживайте – если не получится идеальной сразу, можете попытаться еще раз, потом еще раз. Практика, знаете ли, великое дело.

Рипли рассмеялся, но она уловила в его смехе странные нотки и поспешно заглянула в глаза. Перед ней опять был сонный волк.

Склонив голову, он коснулся губами каждого пальчика, поцеловал ладонь и запястье, взял вторую руку и повторил ласки. На сей раз, когда он целовал ладонь, она не удержалась и погладила его подбородок, потом чуть приподняла и заглянула в глаза, полные нежности и… да, озорного обещания. Улыбнувшись, Рипли отвел ее руку и поцеловал в подбородок, местечко возле уха и, наконец, губы его накрыли ее рот, и легкая ласка моментально изменилась: не утратив нежности, обрела страсть и настойчивость: будто летняя гроза, которую они пережидали вместе, только на этот раз не объявляли друг другу войны. Сейчас это было желание принадлежать друг другу, соединить два мятежных сердца.

Олимпия ничего не знала о своей страстной натуре, пока не сбежала с Рипли, и тогда почувствовала себя необыкновенно живой, не догадываясь о причине. Она понятия не имела, насколько ограниченной, застегнутой на все пуговицы была всю жизнь, пока Рипли не назвал ее «плохой девочкой», не догадывалась, что зажимает в кулаке порывы своего сердца, хотя теперь ясно понимала почему. Не могла же она следовать велениям своей мятежной натуры! Юным леди не пристало вести себя дурно, хотя юные джентльмены это вполне себе позволяют. Леди не должна пускаться во все тяжкие, иначе погубит себя и навлечет позор на семью. Хочешь не хочешь, а следуй установленным правилам!

С Рипли эти правила больше не действовали: наконец‑то она свободна! Упиваясь его поцелуем как целительным эликсиром, она возрождалась к жизни. Ее тело согрелось, тепло проникло в самое сердце, успокоив старые обиды, деловитый ум позабыл тревоги, мысли обрели иное направление… Олимпия словно опьянела, но на сей раз не от бренди: это было лучше, намного лучше.

Не прерывая поцелуев, Рипли поднял ее из кресла, перенес из гардеробной в спальню и, опустив возле постели, сказал:

– Я хочу видеть вас. Всю. И принадлежать вам душой и телом, как поклялся в церкви.

– И я хочу вас видеть, всегда хотела. Когда бы ни появлялись вы на балах или званых обедах, я всегда наблюдала за вами, не привлекая внимания: это было несложно, потому что все смотрели только на вашу троицу, чтобы не пропустить очередную скандальную выходку.

Слова лились из нее потоком, нескромные слова, но ей нужно было выговориться.

– Но я‑то всегда смотрела только на вас – как вы двигаетесь, как танцуете. Как мне хотелось быть той отважной дамой, с которой вы танцевали! Я даже не понимала, почему смотрю на вас и почему в мою голову приходят все эти мысли. Иначе, если бы поняла, отказалась бы признаться самой себе.

– Я тоже наблюдал за вами, – признался Рипли, – и думал: как жаль, что вы леди и к вам нельзя подойти запросто.

– Но я же не такая, – возразила Олимпия.

– Чтобы узнать это, мне потребовалось… Сколько? Лет шесть‑семь назад вы дебютировали в свете? Можно ли быть таким тупицей?

– К счастью, я еще не слишком стара, так что не все потеряно, – заметила Олимпия.

– Чему я безумно рад. – Рипли провел рукой по волосам жены, и она затрепетала.

Очки отправились на туалетный столик, прежде чем он поцеловал ее в лоб и кончик носа.

– Но я же не сумею рассмотреть вас как следует, – возмутилась она.

– Я подойду поближе.

У ее пеньюара не было ни одной застежки: только поясок с кисточками, – поэтому Рипли было достаточно дернуть за одну из них. Под ним обнаружилась тонкая кружевная белоснежная ночная сорочка. Он обхватил ладонями ее лицо, погладил пальцами щеки и шею, потом его ладони легли на плечи, и, нагнувшись, он стал ее целовать: шею, плечи, ямочку между ключицами. Ее кожу будто пронизывали тысячи иголочек, каждая клеточка тела вибрировала от удовольствия, сгорая в сладостном ощущении его прикосновений, его поцелуев.