В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль - Сара Бейквелл

долларов в разоренные войной европейские страны, чтобы ускорить восстановление и удержать коммунизм в рамках хотя бы Восточной Европы, которую Советский Союз уже заключил в свои медвежьи объятия. США даже предлагали деньги СССР и другим странам, попавшим в советскую сферу влияния, но Москва позаботилась о том, чтобы все эти страны отказались от любых предложений. В Западной Европе некоторые сочли унизительным принимать американские деньги, но пришлось признать, что они были необходимы.

Наряду с интернационалистами и проамериканцами в Западной Европе послевоенного периода была и третья группа, надеявшаяся на Советский Союз. В конце концов, это была единственная крупная страна на Земле, которая действительно пыталась воплотить в жизнь великий коммунистический идеал человечества — перспективу того, что (в какой-то далекий момент, когда вся работа будет закончена) человеческие существа навсегда изгонят бедность, голод, неравенство, войны, эксплуатацию, фашизм и другие пороки из бытия путем рационального управления. Это была самая амбициозная попытка изменить условия жизни человека из когда-либо предпринимавшихся. Если она провалится сейчас, то, возможно, никогда не повторится, поэтому ее нужно защищать любой ценой.

Мы здесь говорим о событиях всего лишь семидесятилетней давности — скромный срок человеческой жизни, — но уже сейчас трудно представить себя в том времени, чтобы понять, как этот идеал поколебал стольких умных и искушенных людей на Западе. Сейчас принято считать, что коммунизм не получился бы ни в одном из возможных миров, и поэтому те, кто не увидел его бесперспективность с самого начала, были глупцами. Однако для людей, прошедших через трудности 1930-х годов и Второй мировой войны, эта идея могла показаться спасительной, несмотря на ее общепризнанную неправдоподобность. Люди не считали ее просто миражом — притягательным, но невозможным. Они видели практическую цель, хотя путь к ней обещал быть долгим и трудным, таящим в себе множество подводных камней.

Разглядеть подводные камни было несложно. Описание светлого будущего сопровождалось не менее правдивым описанием мрачных реалий: трудовые лагеря, запугивание, несправедливые заключения, убийства, голод, дефицит и отсутствие личной свободы. Первое серьезное потрясение произошло в 1930-х годах, когда появились новости о московских процессах, на которых опальные члены партии «признавались» в актах вредительства или заговорах, прежде чем их отправляли к стенке. В 1946 году появилось больше информации, часть которой опубликовали в книге советского перебежчика Виктора Кравченко «Я избрал свободу». Когда в 1947 году книгу перевели на французский язык, прокоммунистический журнал Les lettres françaises отверг ее как фальшивку правительства США. Адвокаты Кравченко подали на журнал в суд. Дело слушалось в Париже в начале 1949 года, причем были приглашены свидетели, которые рассказывали о жизни в Советском Союзе и очерняли автора. Кравченко технически выиграл дело, но в качестве возмещения ущерба получил один франк. В следующем году другой писатель подал в суд на Les lettres françaises: Давид Руссе, переживший Бухенвальд, который подвергся нападкам со стороны журнала после призыва к расследованию происходившего в советских лагерях. Он тоже выиграл дело. Оба судебных процесса были спорными, но многое сделали для того, чтобы осведомить о том, что Советский Союз не был рабочим раем, за который себя выдавал, — во всяком случае пока не был.

Даже сейчас многие настаивают, что Советский Союз был больше достоин защиты, чем ультракапиталистическая модель Соединенных Штатов. США растеряли долю морального капитала после того, как страх правительства перед коммунизмом привел к преследованию любых левых организаций, а также к слежке и преследованию собственных граждан. Любой человек, заподозренный в принадлежности к «красным», рисковал быть уволенным, занесенным в черный список и лишенным загранпаспорта. В 1951 году наивная пара Этель и Джулиус Розенберг были приговорены к смертной казни за передачу атомных секретов русским. Казнь, приведенная в исполнение в 1953 году, потрясла многих в стране и за пределами. Сартр опубликовал гневную статью в газете Libération. В США Ханна Арендт написала Ясперсу, что опасается, что подобные инциденты предвещают национальную катастрофу, сравнимую с той, что произошла в Германии. «США охватила невообразимая глупость. Она пугает нас, потому что мы с ней знакомы».

Если обе великие державы не соответствуют своим идеалам, возможно, выбирать следует не между державами, а между идеалами. Левые считали, что даже если Америка выступала за такие прекрасные вещи, как джаз и свобода, она также выступала за необузданную личную жадность, экономический колониализм и эксплуатацию рабочих. По крайней мере, Советский Союз символизировал благородную возможность, и на какой моральный компромисс не стоило бы пойти ради такой цели?

Семьюдесятью годами ранее, в «Братьях Карамазовых», Достоевский сформулировал подобную моральную дилемму простым вопросом. Иван Карамазов просит своего брата Алешу представить, что он в силах создать мир, в котором люди будут наслаждаться совершенным миром и счастьем до конца времен. Но для этого, говорит он, ты должен замучить до смерти одно маленькое существо — скажем, вон того младенца. Это ранняя и экстремальная разновидность «проблемы вагонетки», в которой один человек должен быть принесен в жертву, чтобы (как предполагается) спасти многих. Так ты бы сделал это, спрашивает Иван? Алеша отвечает однозначным «нет». По его мнению, ничто не может оправдать мучения младенца, и это все, что можно тут сказать. Никакое соизмерение выгод не изменит этого, некоторые вещи нельзя взвесить или обменять.

В Париже 1940-х годов на сторону Алеши встал Альбер Камю. В своем эссе «Ни жертвы, ни палачи» он писал: «Я никогда больше не буду одним из тех, кто, кем бы они ни были, мирится с убийствами». Какой бы ни была цена, он не стал бы поддерживать формальные оправдания насилия, особенно со стороны государства. С тех пор Камю придерживался этой позиции, хотя не переставал размышлять над ней. В его вдохновленной Достоевским пьесе 1949 года «Справедливые» группа русских террористов обсуждает, могут ли быть оправданы случайные смерти мирных граждан во время политического террора. Камю ясно дает понять, что считает это неправильным. Он думал так же, когда в его его родине, в Алжире, в ноябре 1954 года началась борьба за независимость. Повстанцы закладывали бомбы и убивали невинных, а французские власти применяли пытки и казни. Камю считал, что ни то ни другое не может быть оправдано. Люди всегда будут совершать жестокие поступки, но философы и государственные деятели обязаны отказаться оправдывать это. Его мнение было спорным. В 1957 году на выступлении по случаю получения Нобелевской премии по литературе Камю попросили объяснить, почему он не поддержал повстанцев. Он сказал: «Сейчас люди минируют алжирские трамваи. Моя мать может оказаться в одном из этих трамваев. Если это справедливость, то я предпочитаю свою мать». Для Камю не