До февраля - Шамиль Шаукатович Идиатуллин

Он скопипастил несколько строк из разных объябонов и справок в один файл, который отправил на печать, откинулся на спинку кресла под жужжание принтера и, прикрыв глаза, пробормотал несколько строк, будто повторяя таблицу умножения на восемь. Затем встал, снял с принтера листок, изучил его, отставив от глаз, будто картинку, хмыкнул, подхватил куртку и выскочил из кабинета, на ходу вызывая в телефоне один из последних номеров.

Глава шестая

«Рукопись представляет собой любительское сочинение, малограмотное почти с любой точки зрения: слог очень цветист и неточен, семантика плавает, композиция отсутствует, сюжета в основном нет, а когда он проглядывает, оказывается запутанным до полной невнятности. Текст состоит из тринадцати неочевидно связанных глав, общий объем чуть больше 200 стандартных страниц А4, в стандартной дешевой папке-скоросшивателе голубого цвета. Протагонистом выступает молодой человек без прошлого и без имени, называемый “Он”. Ближе к середине протагонист несколько раз называет себя Змеем, но в следующей главе “Змей” уже забывается и до конца текста не всплывает ни разу.

Каждая глава начинается и завершается высокопарными трюизмами, как будто не очень начитанный пятиклассник пытается умничать и философствовать, используя красивые, но непонятные ему самому слова. Но сердцевину каждой главы образует эпизод подлинного, как теперь можно понять, преступления, описанного почти примитивным стилем, переходящим в безмозглые красивости, лишь когда автор пытается объяснить и оправдать свои действия сверхидеей. Она сводится к тому, что старые люди несчастны сами и делают несчастливыми других, смерть делает несчастных счастливыми, но только “Он” взял на себя право определять, кто достоин счастья смерти.

Понятно, что у такого текста не было надежды быть опубликованным: его невозможно рассматривать ни как литературу, ни как бульварное чтиво, которое должно быть простым и понятным. Извлечь годные фрагменты»

Аня перестала набирать текст, отложила смартфон и заплакала. Она плакала долго, десятый или сотый раз за вечер, который убивала в пустой квартире: Софья убежала на очень важный для итогов семестра вечерний семинар, взяв с Ани слово, что та позвонит и ей, и в полицию, едва не услышит или заметит даже, а просто заподозрит что-нибудь неладное.

Только всё вокруг было неладно, и отвлекаться на это было поздно. Следовало выполнить свой долг. Наташе его выполнение уже не поможет, «Пламени» – тоже, да и самой Ане – вряд ли… Но долги надо отдавать, даже если о них все забыли. Так бабушка учила.

Аня кинула очередную мокрую салфетку в горку рядом с телефоном, прерывисто вздохнула, перечитала написанное, стерла последнюю строку и вместо нее набрала:

«Примерная структура текста. Глава первая, около пяти страниц 12-м кеглем, гарнитура “Times New Roman”. Осень, “Он” ждет темноты на предпоследнем этаже многоквартирного дома, переходя чуть выше или ниже при звуках лифта и пафосно размышляя о случайности и закономерности. Потом спускается на второй этаж, отключает свет на щитке нужной квартиры, дожидается, пока пожилая хозяйка со свечкой выйдет наружу, вталкивает ее в квартиру и душит поясом висевшего в прихожей плаща. Убийство описано подробно, но без натурализма. Затем “Он” проводит “необходимый ритуал”, суть которого не объясняется, и принимается снова цветисто рассуждать о неслучайности плаща и пояса в прихожей. Глава вторая, около десяти страниц 12-м кеглем рубленым шрифтом, похожим на “Ариал”»

Аня прервалась и несколько минут подбирала похожий шрифт, пока не сообразила, что смысла в этом никакого, что она просто тянет время, и что всё равно надо приступать ко второй главе, описывающей, как она поняла, убийство мамы Наташи – и, получается, и следователя Андрея. Она опять прерывисто вздохнула и принялась набивать: «Лето, “Он”, порассуждав о звонках судьбы, делает контрольный звонок из телефонной будки намеченной жертве».

Выдрессированная клавиатура набрасывала слова быстро и почти безошибочно, строки множились без запинок. Аня, оказывается, неплохо запомнила содержание и последовательность глав, а теперь с растущим удивлением обнаруживала внутреннюю логику и связь между способом проникновения в очередную квартиру, орудием убийства и пафосным выводом, – кроме разве что совсем сумбурной невнятицы центральных глав. Ее она просто пропустила, отбив ряд звездочек, довела текст до финала, сохранила и перечитала, кивая и исправляя по мере необходимости. Получился плотный доходчивый отзыв-синопсис почти на пятнадцать тысяч знаков, больше трех страниц в «ворде».

Подумав, она вписала ближе к началу: «Довольно много ошибок и опечаток, выдающих как малую начитанность и невысокую грамотность автора, так и его слабое знакомство с правилами оформления печатных текстов (пробелы перед знаками препинания, пробелы вместо табуляции, злоупотребление капслоком, неотформатированность текста по длине строк и даже размеру шрифта и т. д.)», и почувствовала легкое удовольствие, будто отомстила гаду – и будто эти слова могли хоть немножко повлиять на него.

Но ведь что-то должно повлиять – не на него, фиг бы с ним, – а на того, кто его ловит и получит дополнительный винтик к машине, способной поймать гада.

Аня поняла, что закусила губу и готова разреветься. Она торопливо расцепила пальцы, приладив пластыри на место, и вернулась к звездочкам. Зажмурилась, припоминая, как и зачем там было – и вдруг с ошарашившей ясностью поняла, что автор, которому Аня из суеверной, похоже, боязливости отказывала в праве носить какое бы то ни было имя, неважно, придуманное им самим или назначенное ею, – чего не назовешь, то не откликнется, да и не существует, быть может, – так вот, неумелый автор просто пытался показать, как «Он» рефлексирует, зажатый желанием убивать несчастных, страхом быть пойманным и каким-то еще обстоятельством, которое, Аня теперь была почти уверена, несколько раз называлось одним и тем же корявым, тупым, но одинаковым термином, вроде отталкивающимся от вполне устоявшего «обстоятельства непреодолимой силы». Точно, вспомнила она, «временно непреодоленное веление». По ходу чтения Аня принимала это за дебильную фигуру речи, означающую как раз то страсть убивать, то препятствия, мешавшие этой страсти.

«Пока не перескажешь, не поймешь», твердила мама, когда Аня жаловалась, что не понимает заданные на лето тексты. Пересказывать Аня не соглашалось, кринж это, но мама, похоже, и тут была права. Пересказ поганой рукописи в виде синопсиса ясно показал Ане, что под «непреодоленным велением» понимались именно что веления, приказы, которые протагонист от кого-то получал по ходу почти всего сюжета, и которые всё меньше нравились ему и всё меньше им учитывались. А потом были преодолены, так получается?

Аня полистала синопсис, еще пожмурилась, напрягаясь так, что затылку стало больно, но определенного ответа так и не нашла. Возможно, потому, что его не было в рукописи. Которая, еще раз возможно, оттого или для того и была столь невнятной