Белые и синие - Александр Дюма

— К чему? Вы же граф Альмавива.

— Не прячется ли в вашей спальне какой-нибудь Керубино?

— Я не стану говорить вам: «Вот ключ» — а скажу лишь: «Он в двери».

— Хорошо, судите сами, до чего я великодушен: если кто-нибудь там, я дам ему время скрыться. Итак, до скорой встречи, моя прекрасная богиня любви. Ждите меня через час.

— Ступайте! Когда вернетесь, перескажете мне пьесу; это доставит мне больше удовольствия, чем смотреть, как ее играют.

— Хорошо, но я не берусь ее спеть.

— Когда я хочу послушать пение, любезный друг, я посылаю за Гара.

— И между прочим, дорогая Орелия, мне кажется, что вы посылаете за ним слишком часто.

— О! Будьте покойны, госпожа де Крюденер следует за ним как тень, и, выходит, стоит на страже ваших интересов. — Они вместе пишут роман.

— Да, в жизни.

— Это вас, часом, не злит?

— Нет, право; это занятие не приносит достаточного дохода, и я оставляю его уродливым и богатым светским женщинам.

— Спрашиваю еще раз: вы не хотите пойти со мной в театр?

— Спасибо!

— Ну, тогда до свидания.

— До свидания.

Орелия проводила генерала до двери гостиной, а Сюзетта — до входной двери, которую она закрыла за ним на три оборота ключа.

Обернувшись, прекрасная куртизанка увидела Костера де Сен-Виктора на пороге своего будуара.

Она вздохнула. Он был поразительно красив!

Костер де Сен-Виктор не пользовался пудрой, которая снова вошла в моду; он не заплетал свои волосы в каденетки, не взбивал гребнем, а носил распущенными и завитыми; его локоны были иссиня-черными, как гагат; такого же цвета были и ресницы, обрамлявшие его большие голубые, словно сапфир, глаза; они в соответствии с выражением, которое им хотели придать, смотрели властно либо кротко. Его лицо, слегка побледневшее от потери крови, было матово-молочного цвета; тонкий и прямой нос — безупречной формы; полные алые губы скрывали великолепные зубы, а фигура, облаченная в костюм того времени, подчеркивавший ее достоинства, казалось, была создана по образу и подобию Антиноя.

С минуту молодые люди молча смотрели друг на друга.

— Вы слышали? — спросила Орелия.

— Да, увы! — сказал Костер.

— Он ужинает со мной, и это по вашей вине.

— Как?

— Вы заставили меня открыть ему дверь.

— И вам неприятно, что он будет ужинать с вами?

— Разумеется!

— В самом деле?

— Клянусь вам! Я не настроена сегодня вечером любезничать с теми, кто мне не нравится.

— А с тем, кто бы вам понравился?

— Ах! С этим человеком я вела бы себя очень мило, — сказала Орелия.

— Ну, а если я найду средство помешать ему отужинать с вами? — спросил Костер.

— Что же дальше?

— Кто будет ужинать вместо него?

— Что за вопрос! Тот, кто найдет средство, чтобы его здесь не было.

— С этим человеком вы не будете хмуриться?

— О нет!

— Доказательство?

Прекрасная дева любви подставила ему свою щеку.

Он прижался к ней губами.

В этот миг снова раздался звонок.

— Ах! На сей раз я вас предупреждаю, — сказал Костер де Сен-Виктор, — если это тот, кто по глупости решил вернуться, я не уйду.

Появилась Сюзетта.

— Следует ли открывать, госпожа? — спросила она растерянно.

— О Господи! Да, мадемуазель, откройте! Сюзетта открыла дверь.

На пороге стоял мужчина с большой плоской корзиной на голове. Он вошел и сказал:

— Ужин гражданина генерала Барраса.

— Вы слышите? — спросила Орелия.

— Да, — ответил «невероятный», — но, клянусь честью, он его не отведает.

— Следует ли все же накрывать на стол? — спросила Сюзетта со смехом.

— Да, — ответил молодой человек, бросаясь к двери, — если не он, то кто-нибудь другой его съест.

Орелия смотрела ему вслед, пока он не вышел. Когда дверь за ним закрылась, она повернулась к своей камеристке и сказала:

— Займемся моим туалетом, Сюзетта! Сделай меня как можно красивее.

— Для кого же из двоих госпожа хочет стать красивой?

— Я еще не знаю, а пока сделай меня красивой… для меня самой. Сюзетта тотчас же принялась за дело.

Мы уже описывали костюмы щеголих того времени, а Орелия де Сент-Амур была щеголихой.

Она была родом из Прованса, из хорошей семьи и играет в то время, когда мы включаем ее в повествование, ту роль, что ей отводится нами; мы считаем своим долгом оставить ей подлинное имя, под которым она предстает в архивах тогдашней полиции.

Ее судьба была типичной для большинства женщин класса, для которого термидорианский переворот стал триумфом. Она была бедной девушкой, и в 1790 году ее соблазнил молодой дворянин: он заставил ее покинуть семью и увез в Париж; затем он эмигрировал, вступил в армию Конде и был убит в 1793 году; она осталась одна, не имея ничего, кроме своих девятнадцати лет, лишившись всякой поддержки, кроме своей красоты. Затем ее подобрал откупщик, и вскоре она приобрела, если говорить о роскоши, гораздо больше, чем потеряла.

Однако откупщики были преданы суду. Покровитель прекрасной Орелии оказался в числе двадцати семи человек, казненных вместе с Лавуазье 8 мая 1794 года.

Перед смертью он передал ей в собственность довольно значительную сумму (до этого она получала с нее только ренту). Таким образом, не обладая большим состоянием, прекрасная Орелия ни в чем не нуждалась.

Наслышанный о ее красоте и хороших манерах, Баррас явился к ней и, пробыв подобающее время сверхштатным поклонником, был наконец признан.

Баррас, в ту пору очень видный мужчина лет сорока, был из знатной провансальской семьи; кому-то его дворянское происхождение кажется сомнительным, но для тех, кто знает, что тогда говорили: «Древний, как скалы Прованса, знатный, как род Баррасов», — это бесспорный факт.

В восемнадцать лет он был младшим лейтенантом в Лангедокском полку, затем оставил службу и отправился к дяде, губернатору Иль-де-Франса. Во время кораблекрушения у Коромандельского берега он едва не погиб, но, к счастью, успел ухватиться за снасти и благодаря своему мужеству и хладнокровию смог добраться до острова, населенного дикарями. Он прожил там месяц вместе с другими спасшимися. Наконец пришла помощь, и их перевезли в Пондишери. В 1788 году он вернулся во Францию, где его ожидало большое состояние.