Мистер Ми - Эндрю Круми

Эти слова вызывают смех у дворецкого, который наблюдает за моей работой, и тогда я ему говорю: «Между прочим, вы обязаны этим аппаратом французу, господину Оде, который изобрел его в 1885 году. Да-да, почти тридцать лет назад. Он установил в Парижской опере двенадцать микрофонов, сигналы от них передавались на телефонные аппараты и так точно воспроизводили всю совокупность звуков, что вы не только слышали музыку, но даже представляли себе передвижение поющих по сцене. Это называется стереофония. И будущее принадлежит ей (хотя еще надо поработать над устранением проблем, связанных с разницей фаз). А все эти граммофоны долго не продержатся. Некоторые восторгаются новым „беспроволочным радио“. Но как может прижиться средство связи, за которое невозможно получить с пользователя деньги?

Неужели можно надеяться, что образуются компании, которые будут бесплатно запускать свою продукцию в эфир? Нет уж, такому не бывать. Единственный надежный способ передачи — медные провода, а телефонная станция — зримый город будущего. Великий господин Оде все это предвидел». Некоторые шотландцы, никогда не бывавшие во Франции, удивляются, когда я им говорю, что уже в начале столетия у нас были установлены театрофонные киоски в отелях и ресторанах и любой мог слушать передачи из театров сколько ему вздумается — надо только опускать монеты. Ты наверняка помнишь, что в разгар моды многие кафе использовали театрофон как главное средство привлечения клиентов. Сторонники прогресса и последователи моды ходили в такие кафе исключительно, чтобы послушать театрофон, а не для того, чтобы выпить кофе и поболтать с друзьями. Это, разумеется, известно каждому французу, но здесь многие услышали об этом в первый раз.

«Представьте себе, — говорю я им, — как изменится наша жизнь через несколько лет, когда в каждом приличном доме, каждой библиотеке, каждой школе будет установлен электрофон. К чему тогда людям покидать удобное кресло? Эти машины, возможно, будут также использоваться для ведения финансовых операций, для рекламы, для бесед с незнакомыми, но интересными людьми и, конечно, для развлечения. Кто тогда станет тратить время на чтение? Зачем ходить в рестораны, когда обед можно заказать по телефону с доставкой на дом?»

Как скучно будет жить в таком обществе, не раз слышал я. Люди обленятся, отвыкнут от общения, не станут искать дружбы и забудут, как вести светскую беседу. Ничего подобного, отвечаю я, телефон расширит и обогатит общение. «А как насчет искусства переписки?» — спрашивают меня. Я готов признать, что, когда утвердится новая система, отпадет нужда в пятикратной разноске почты, но зато подумайте, как много у людей высвободится времени, когда они, вместо того чтобы писать письма, смогут напрямую разговаривать со своим адресатом. Зачем нам столько свободного времени? Да чтобы наслаждаться жизнью. Вспомни только, насколько телефон уже расширил возможности в любовных отношениях…

Надо признать, что шотландцы более склонны прислушиваться к доводам, касающимся научного прогресса, чем англичане или французы, — по крайней мере я пришел к такому заключению. Они даже заявляют, что первые изобрели телефон, впрочем, на это, как тебе известно, притязает каждая развитая страна. Но уж театрофон — чисто французское изобретение. Ибо только у француза могло достать воображения заглянуть вперед и увидеть, как телефон становится видом искусства и культуры, средством творчества и эмоционального обогащения.

Но все эти мечты были неуместны в Париже, где я все больше увязал в долгах. Компания «Театрофон» платила мне хорошее жалованье, недостатка в парижанах, желающих заполучить театрофон, не было, но тут был какой-то заколдованный круг: чем больше я зарабатывал, тем больше проигрывал в рулетку.

Я очень хорошо помню, как устанавливал последний театрофон перед бегством из Франции. Квартира клиента находилась по адресу Бульвар Османн, дом 102. Большое здание из трех или четырех этажей недалеко от «Прентана» (универмаги, между прочим, тоже скоро отживут свой век), почти напротив маленького парка с безобразным памятником Людовику XVI (и когда только догадаются его снести?). Я стал подниматься по лестнице, держа в одной руке коробку с приемником, а в другой — сумку с набором инструментов. Завернув за поворот лестницы, я оказался перед нужной мне квартирой. Рядом с дверью было круглое окошко, за которым стояла молодая горничная и прямо-таки испепеляла меня взглядом. Она отворила дверь еще до того, как я позвонил, и я сказал, по какому делу пришел. Она оглядела меня с головы до ног и воззрилась на коробку с приемником и сумку с инструментами, слегка принюхиваясь, словно подозревала, что я спрятал там какое-то животное. Потом пропустила меня в квартиру, затворила дверь и пошла по коридору, указывая мне дорогу. За все это время она не произнесла ни слова.

Слева от прихожей я увидел через открытую дверь столовую, до того забитую мебелью, что просто не оставалось прохода. Да, видно, здесь не слишком часто обедают, подумал я, следуя за горничной. Мы прошли по коридору мимо гостиной, которая, по всей видимости, тоже не использовалась по назначению, и оказались перед дверью, как я решил, кабинета хозяина, куда она и постучала. Ничуть не бывало! Это был не кабинет, а спальня, в чем я убедился, как только горничная открыла дверь.

Окна были занавешены плотными шторами, на столе горела лампа, хотя на улице стоял ясный день, и натоплено в комнате было так, что кажется, там свободно изжарилась бы курица. На лампу была накинута темная материя, и все предметы скрывались в каком-то болезненно желтоватом полумраке. В дальнем углу на постели лежал сам хозяин, который натянул простыню до подбородка и выглядывал оттуда, как испуганный кролик — по крайней мере у меня создалось такое впечатление, хотя я и не мог его как следует рассмотреть. Больной человек, сообразил я, и, видно, давно не бывал в остальных комнатах. Именно таким людям, которые не могут выйти из дому, театрофон нужнее всего. Но все же комната выглядела очень странно — настолько странно, что я не скоро ее забуду. Самым странным в ней были стены, обитые с пола до потолка квадратными панелями дешевого пробочного дерева. Зачем это сделали — убей не понимаю. Мне почудилось, будто я вошел в нору насекомого, лежавшего на постели в белом коконе. Человеку этому было, наверное, лет сорок, у него были черные и густые волосы и такие же усы, но я подумал, что он недолго протянет, если будет жить в такой жаре и духоте.

— Добрый день, сударь, — сказал я, но от моих слов ему легче не стало.

Я видел, что, несмотря на жару в комнате, он дрожит словно в лихорадке, и подумал: как бы не подцепить ту болезнь, от которой он умирает. Горничная ушла.

— Куда его поставить? — спросил я.

Хозяин комнаты посмотрел на меня с недоумением и сделал какую-то странную гримасу.

— Театрофон, — объяснил я, показывая на коробку. Зачем я, по его мнению, туда пришел?

— А, — отозвался он, — разумеется.

И, все еще держась за простыню, кивнул на стоящий рядом с его постелью стол.

— Тогда надо тут немного расчистить, — сказал я, потому что стол, на котором уже стоял телефонный аппарат, был загроможден множеством аптечных пузырьков и кучей переплетенных тетрадей. Я поднял несколько штук.