Мистер Ми - Эндрю Круми

Я нажал спуск. Сверкнула вспышка.

— Погодите! — привскочив, воскликнула Катриона. — Если там видно мое лицо, надо будет его стереть!

Она посмотрела на изображение, появившееся на экране. Мы оба были довольны — мне удалось сфотографировать ее так, как она желала: в гильотинированном виде. Она опять легла, мы продолжили съемки, и постепенно у нас прошла первоначальная скованность. Чтобы поймать в видоискателе ее гениталии в наиболее выгодном ракурсе, я вынужден был изгибаться под неестественными углами, и у меня скоро заболела спина. Пришлось посидеть в кресле. А Катриона решила, что ей совсем не обязательно закрывать подушкой лицо — достаточно положить подушку на грудь, и лица на фотографии не будет видно.

— А сколько на пленке кадров? — спросил я: многократно запечатленные ломтики бекона мне уже порядком надоели.

— Там нет пленки: изображения сохраняются в памяти. По-моему, можно сделать до ста штук.

Затем она снова принялась раздвигать и растягивать свои складки и засунула палец в свою влажную «норку». Я вспомнил, как намыливал ее губкой в ванне и впервые увидел странное устройство ее тела, и это, в свою очередь, напомнило мне о моем стареньком «моррисе», который был весьма надежным автомобильчиком. По сути дела, за восемнадцать лет мне пришлось его ремонтировать только один раз — когда у него сломался коленчатый вал. Если бы я не ехал на нем в тот вечер, когда ливень обрушился на городок и большую фабрику хрустящего картофеля, которую мне незачем называть, может быть, у меня не спустило бы колесо, мне не пришлось бы ехать на станцию обслуживания, я не узнал бы о ксантиках и Розье и Катриона не истекала бы соками на моей постели. Так что, может, подумал я, глядя, как два ее пальца поршнеобразно двигаются взад и вперед в ее розовой «норке», оно и к лучшему, что я давно расстался с «моррисом» и теперь езжу на «нове», которой до него очень далеко. Иначе я не фотографировал бы это захватывающее зрелище при помощи аппарата, который обошелся мне всего в восемьсот фунтов; нет, я сидел бы, читая Юма или Карлейля, а миссис Б. уже закончила бы работу и ушла домой, и, возможно, я обдумывал бы статью для «Скоте мэгэзин» или собирался съездить в библиотеку к Маргарет; и вдруг я почувствовал, что в углу моего левого глаза набежала слезинка. Но я продолжал нажимать спуск, вспышка следовала за вспышкой, а Катриона принялась подкидывать таз и стонать с той стороны подушки. Слезинка разбухла и потекла по щеке, видимо, вызванная мыслями о миссис Б., покинувшей меня навсегда, о моем друге, который и вовсе оставил эту грешную землю, и о том, что я перестал читать и писать и весь мой мир вытеснили приборы, продажа которых обеспечивает безбедное существование миссис Дж. Кемпбелл и Али.

К тому времени, когда Катриона закончила свое представление, я сделал восемьдесят четыре снимка и решил, что такое количество должно удовлетворить любого энтузиаста. Лицо и грудь Катрионы пылали, и она спросила меня, чем бы я теперь хотел заняться. Я ответил, что хочу сходить в туалет, поскольку действие лекарства явно заканчивается, а потом отослать «картинки» своему анонимному корреспонденту. Сходив в туалет, я этим и занялся, а Катриона пошла принимать ванну, что заняло у нее даже меньше времени, чем обычно.

Ответ от моего корреспондента пришел, когда Катриона уже ушла. Он сообщил мне, что девушку с вашей книгой в руках зовут Луиза. Это вы уже знаете, поскольку я об этом упомянул в начале письма. Она изучает французский (отсюда ее интерес к вашей книге) и живет с человеком, который ее сфотографировал. Он сердечно поблагодарил меня за присланные фотографии, сказав, что это — «классная дрочка», какового слова я не нашел ни в одном словаре, ни даже в «Волшебном мире Интернета» доктора Кула. Он сказал, что не прочь продолжить наше сотрудничество, и даже спросил, не хотим ли мы заехать к ним, чтобы «вместе провести вечерок». Я решил, что это прекрасная возможность узнать побольше об «Энциклопедии» Розье, и мы назначили встречу на следующую неделю.

Но меня ждал категорический отказ Катрионы ехать со мной к этим людям. А почему бы не поехать? Ведь я всего только хочу уточнить некоторые аспекты философии восемнадцатого века.

— Я не могу ехать туда с вами на машине, — сказала Катриона. — Нам придется ехать на поезде — в разных вагонах. А путь не близкий.

Мне казалось, что это просто предлог, но потом я догадался, что она, наверное, не может себе позволить стоимость билета.

— Разумеется, я возьму на себя все расходы. Сколько вам понадобится?

Она, как всегда, когда речь заходила о вознаграждении, задумалась, потом сказала:

— Ладно. Сто фунтов.

Неужели билет на пригородный поезд стоит сто фунтов?

— Сто фунтов? Разве студентам не полагается скидка? У меня есть проездной билет пенсионера. Может быть, вы по нему проедете?

— Заплатите мне сто фунтов, и я сделаю все, что вы с этим типом от меня потребуете. Ваше дело соглашаться или нет. Извините, но это обычная цена. Мне же надо жить.

Естественно, я согласился. В конце концов, наши отношения были построены на «существующих ставках», и, видимо, столько полагалось платить девушке за поездку на другой конец города. В мое время все было, конечно, иначе, но порядки так быстро меняются!

После обеда, когда Катриона выполняла на мне свое домашнее задание, зазвонил телефон. Я добрался до кабинета на девятый или десятый звонок — без брюк и исподнего — и, взяв трубку, услышал голос Маргарет, которая звонила из библиотеки. Она сказала, что срок сдачи взятых мной в библиотеке книг давно прошел и она беспокоится, не заболел ли я.

Я опять со странной грустью подумал о своих прежних увлечениях, но напомнил себе, что куда полезнее провести несколько часов с Катрионой, помогая ей готовить курсовую работу, чем тратить время на всякий пыльный хлам.

— Не беспокойтесь, Маргарет, я скоро их принесу, — сказал я, повесил трубку и пошел в спальню, с сожалением думая, что звонок прервал эксперимент Катрионы, как раз когда мой аппарат достиг нужного состояния, а теперь ей придется начинать все сначала. В книгу по крайней мере можно положить закладку, чтобы начать читать с того места, где закончил, но мой бедный орган был похож на кончик кожаной закладки, вяло свисавший из тома с золотым обрезом в стопке сложенных в углу таких же нетронутых фолиантов, которые мне уже никогда больше не понадобятся. Но поскольку это письмо в отличие от эксперимента Катрионы можно дописать до конца одним лишь усилием воли, я, пожалуй, оставлю эту тему и обращусь к тому дню, на который была назначена встреча с моим анонимным корреспондентом.

Катриона в конце концов решила ехать вместе со мной на машине, хотя почему-то нашла нужным повязать волосы косынкой и надеть темные очки — а день был пасмурный и теплый, и ни в чем этом не было нужды. Она была похожа скорей на русскую балерину с плохим зрением, чем на молодую исследовательницу науки жизни, которая так ловко умела орудовать перочинным ножичком. Приехав по адресу, мы увидели приятный коттедж, перед которым был только что подстриженный газон. Я очень люблю, когда около дома есть хорошо ухоженный газон, и, наверное, поэтому живу в доме, у которого вовсе нет газона. Как вы думаете, миссис Б. или Катриона согласились бы вдобавок ко всему еще заботиться о газоне? Дверь отворила Луиза. Ее почему-то смутило мое медленное продвижение по дорожке вслед за Катрионой, которая, обогнав меня, нажала звонок. С чего бы Луизе возражать против визита пожилого джентльмена с тростью? И хотя в тот момент я этого не заметил, Катриона позже сказала мне, что Луиза явно беременна — хотя срок еще небольшой. Увидев это, она, по ее словам, хотела тут же повернуться и уйти; и именно по этой причине, когда Луиза оставила нас с ней на диване в гостиной, Катриона потребовала с меня еще пятьдесят фунтов. Как раз когда я передавал ей эти деньги десятифунтовыми банкнотами, вошла Луиза с двумя бокалами виски, которое мы, наверное, у нее попросили или, во всяком случае, согласились выпить. Тут я почувствовал, что наши хозяева собираются провести вечер согласно своему собственному плану, а мне остается лишь плыть по течению.