Райские птицы из прошлого века - Екатерина Лесина

– Чего?

– Того, что стало со служанкой. Она отомстила, но… исчезла. Сбежала? Вряд ли. Запределье не отпустит человека, открывшего дверь. Вы ведь слышали голубей?

– Это запись.

Фонарик светил ярко. Саломея держала его обеими руками, не столько опасаясь выронить, сколько еще не зная, как именно использовать маленькое солнце, попавшее к ней в руки.

Тоннель спускался. Щербатые ступеньки были узки и ненадежны. Камень крошился под ногами и шелестел. Этот шелест и еще, пожалуй, далекий звон капли, что разбивалась о зеркало воды, были естественными звуками этого места.

– Ну да, запись. Вы сами расставили здесь микрофоны? Или попросили Елену?

– Вместе.

– Конечно, вместе. Пострадавшим следовало объединиться.

Олег держался слишком близко. Он вклинился между Саломеей и пистолетом, но это было неправильно. Его благородство сковывало руки. И Саломея продолжала говорить:

– Только ведь Елена не знала, что пострадала именно из-за вас? Конечно, вряд ли бы вы решились признаться. Да и зачем? Виновный имелся. Но вам мало было одного. Запределье желало получить всех. Оно жадное, я-то знаю… И вот вопрос: как все было на самом деле? Вы поставили записи, чтобы создать иллюзию запределья? Или запределье подсказало, что надо поставить записи? Началось все не с них, да? А с чего? С суда?

– Я не знаю!

– С суда, – ступеньки закончились, и Саломея оказалась в коридоре, прямом, словно струна. – И осуждения. И смерти. Она ведь умерла, да? Маленькая голубка не захотела жить в клетке. Или не смогла?

– Она писала ему! Умоляла ответить. Клялась, что не трогала его чертову чернильницу! Вообще ничего не трогала! А вещи ей подбросили! Знаете, что он ответил? Что знать ее не желает и все было ошибкой… и моя Палома вскрыла себе вены. Она не захотела жить в той грязи, в которую ее втоптали.

Выстрелит. Вот сейчас на взводе эмоций выстрелит. Но Василий успокаивается. И Саломея подхватывает оборванную нить разговора:

– Это ведь Галина решила мстить? Не думаю, что хотела убить… во всяком случае сначала, пока ее сестра была жива. Мне интересно, кто на кого вышел. Галина на Елену и ее дочь. Или Елена, пытавшаяся предотвратить постыдную связь Женевьевы с хозяином, на Галину?

– Не знаю я!

Саломея идет очень медленно. Она слушает шаги за спиной и дыхание, и еще шелест одежды и далекий-далекий гул воды.

– Главное, что Галина нашла подходящий инструмент. Девочку, чью первую чистую любовь растоптали. Нехороший поступок. Олег, ваш брат был изрядной сволочью.

– Полным подонком, – согласился Василий.

– Девочка начала мстить. Она подливала яд в чай? В кофе? В коньяк? Каждый день понемногу… она думала, что наказывает справедливо. Пока не увидела, как убивают. Ей, наверное, было очень страшно. Она убежала и спряталась. Так хорошо спряталась, что ее не нашла полиция, которая обыскивала дом от чердака до погреба. Но ведь в погребе имелась тайная-тайная дверь… а за дверью – запределье, которое и сказало Женевьеве, что она виновата. Оно шептало ей каждый день, каждую минуту…

Как шептало самой Саломее, укоряя за тот несчастный зимний роман и за поездку на курорт, и за опоздание – сгореть должны были все.

Но Саломея выжила.

– Женевьева боялась рассказать. И не могла молчать. Ее убило чувство вины, но у матери появился повод мстить. А у Галины – сообщник. Один плюс один и еще один. Хватит для всех.

– У нее и вправду крыша поехала. Она любила сестру! Я тоже ее любил!

– Не сомневаюсь. Только ради любви можно пойти на такое, верно?

Саломея остановилась, ожидая окрика, но окрика не последовало.

– Да.

– Галина нашла вас? И предложила что? Месть? У нее уже имелся подробный план, где был пункт о вашей женитьбе на Тамаре. Вы должны были привести жену и ее мать в этот дом, верно? Справедливое наказание. Око за око. Зуб за зуб. Смерть за смерть. Кто передал яд Булгину? Елена, как она призналась?

– Да.

– А кто убил Марию Петровну?

– Я. Она мне мозг вынесла.

– Это, конечно, аргумент.

Если бы Олег не стоял между ней и пистолетом, Саломея попробовала бы.

– Точнехонько. Аргумент. Она мне вынесла. Я ей. Справедливо!

Саломея первой заметила свет, яркую желтую точку, похожую на крохотного светляка. Она направила на эту точку луч фонаря, надеясь на то, что эта точка – не просто так.

Тамара услышала голоса раньше, чем увидела свет. В трубе этого коридора звуки разносились далеко и удивительным образом сохраняли силу, как будто бы говорившие находились близко.

– Тихо, – сказала Тамара Лешке и, стянув грязную кофточку – любимую некогда кофточку, – набросила ее на лампу. Но свет все равно пробивается сквозь тонкую ткань. Выдаст! Лампу надо погасить. И остаться в темноте? Страшно.

– Мастерка, – шепотом сказала Тамара. – Снимешь?

Лешка кивнул.

– Нам надо спрятаться…

Где? Труба узка. В ней нет закутков и поворотов, ниш или нор, ничего, кроме оставшихся позади камер… И Тамара вскочила. Схватив под одну руку Лешку, а в другую – лампу, она быстро двинулась назад. Она шла и боялась наступить на что-то, выдать свое присутствие раньше времени.

Хорошо, что Лешка не вырывался. Он умный мальчик. Очень умный. А Тамару прежде раздражал.

Те, впереди – судя по голосам их было несколько – приближались. И эхо приносило обрывки разговора, поторапливая Тамарино отступление.

– Допустим, смерть вашей возлюбленной…

Тамара сцепила зубы, чтобы не заорать от гнева, который разом вытеснил страх. Возлюбленная? Это вот любовь? Василий лжет! Он никого не любит, кроме собственных фантазий!

– …причинила вам боль… – Чей это голос? Несомненно, женский, но искаженный камнем так, что и не узнать. Кира? Галина? Саломея? Пожалуй, что она.

– Любовь – сильное чувство, особенно когда безответная. Она ведь не отвечала вам взаимностью? Предпочла вам Булгина.

Лешка вывернулся из рук и шепотом сказал:

– Я сам пойду.

– А он предал ее любовь. И стал виновен. Как и все… вы ненавидели не только его и Татьяну, тем паче что их уже наказали. Но вы желали большего… Или не вы? Я одного понять пока не могу: в чем Кира провинилась? Она ведь тоже жертва.

– Она – дура.

– Мама не…

Тамара вовремя успела зажать рот Лешке и зашипела:

– Молчи. Пошли. Быстрей.

Ей казалось, что от камер они отошли далеко, но очень скоро первая в череде дверей возникла из темноты черным прямоугольником. Дверь была приоткрыта…