Реформатор после реформ. С. Ю. Витте и российское общество. 1906-1915 годы - Элла Сагинадзе

Пытаясь найти объяснение этой политической двойственности Витте, авторы посмертных статей обвиняли его либо в беспринципности, либо в несоответствии запросам эпохи. «Биржевые ведомости» передавали слова А.Ф. Керенского о покойном: «Если он не делал того, что нужно было делать, то не потому, что не понимал этого, а потому, что не хотел. Потому что, когда он хотел, он всегда находил правильную линию действий»[873].

Чаще всего звучала мысль о том, что он был прежде всего человеком своего времени – времени больших перемен в жизни российского общества. Например, П.Б. Струве[874] и А.С. Изгоев[875] полагали, что трудности, стоявшие перед Витте, были непреодолимыми в силу объективных исторических условий. Редактор «Биржевых ведомостей» С.М. Проппер, долгое время сотрудничавший с Витте, отмечал: «За 10 лет он сумел осуществить столько, что создал целую эпоху в развитии русской жизни. Но к извилистым путям принуждал его уклад русской государственности. Тут была его трагедия, да и не только его одного»[876]. Публицист «Одесских новостей» признавал: «Многое в этой большой драме большого человека объясняется, разумеется, общими условиями русской жизни»[877].

Некоторые газеты считали причиной двойственности Витте его политическую слабость и отсутствие идеологической цельности[878]. Общей была мысль о том, что объективная оценка государственной деятельности Витте – дело истории и будущих поколений. «Петроградские ведомости», стоявшие на умеренно консервативных позициях, писали: «Он [Витте. – Э.С.] был большой горой русской истории: когда стоишь близко у горы, не видишь ее вершины. Витте поймут и оценят, когда годы отделят его от нас. Новый Пимен спокойно взвесит его успехи, порывы, достижения и ошибки»[879].

Даже после смерти сановник оставался объектом критики для всех общественных сил. По мнению советского историка И.Ф. Гиндина, эти некрологи ясно отражали «классовую чуждость» царского министра представителям деловой и предпринимательской элиты империи[880]. Однако ситуация, на мой взгляд, была несколько сложнее. Скорее, можно говорить об открытой критике со стороны этой части общества всей политической системы страны в широком смысле слова. Витте же являлся одним из основных создателей данной системы.

В российской периодике акценты были расставлены по-разному. Для представителей консервативно-монархических сил поступки покойного министра зачастую объяснялись некомпетентностью, злонамеренностью либо какими-то личными неблаговидными мотивами. В глазах же либеральных сил причиной, по которой многие благие начинания Витте не воплотились в жизнь в полной мере, была российская политическая система. Основная мысль этих статей может быть сформулирована следующим образом: в условиях тлетворного консерватизма и косности российской действительности даже такой талантливый, сильный и энергичный министр, как Витте, был обречен на неудачу.

Наиболее четко и откровенно высказали это «Русские ведомости»:

Нельзя сказать, что вместе с отставкой графа Витте исчезло из нашей политической жизни то начало, которое нашло себе воплощение в его деятельности, начало оппортунистического смешения отживших политических принципов с вновь народившимися основами политической жизни, системой бюрократического управления, облаченного во внешние конституционные формы. Но граф Витте был, несомненно, не только первым, но и весьма крупным и талантливым представителем этого начала, и его неудача служит наилучшим доказательством внешней несостоятельности самой системы [курсив мой. – Э.С.][881].

По этому поводу обозреватель «Московских ведомостей» писал: «Наши политиканы не дали спустить в могилу гроб графа С.Ю. Витте и повели его по газетным мытарствам, чтобы на его могиле пропагандировать свои вожделения»[882].

Некрологи имели очевидный политический подтекст, выражая оппозиционные настроения реформистских сил по отношению к власти. Следует учитывать также, что отношение императора к опальному министру, его почти равнодушная реакция на смерть Витте были известны публике (я имею в виду отсутствие какого-либо официального отклика Николая II, а, разумеется, не чувства, выраженные им в частных беседах и переписке). Поэтому превозношение фигуры Витте, одиозного в правящих кругах, оказалось допустимым способом критики правительства.

Колышко откликнулся на смерть Витте в газете «Биржевые ведомости», где также заявил, что причины многих неудач реформатора следует искать именно в окружавшей его обстановке: «Словом, если покойного, по его природным силам, можно приравнять к Самсону, то Далилой его стала дармоедная, сверкающая и пенящаяся российская бюрократия»[883]. Любопытно, что изначально Колышко писал фельетон для газеты «Русское слово» (будучи сотрудником обоих изданий), но по каким-то причинам представленный вариант не устроил редакцию. Опубликовав статью в «Биржевых ведомостях», журналист в тот же день написал редактору «Русского слова»: «Благодарю за срочный возврат статьи “Самсон и Далила”. ‹…› Чем эта статья не годится? Нецензурна? Или вообще по этому вопросу писать не должен? [Подчеркнуто в источнике. – Э.С.]»[884]. Неизвестно, почему фельетон не был напечатан в «Русском слове», для которого, судя по всему, и предназначался. Показательно, что через несколько дней другая статья Колышко, посвященная Витте, все же вышла в этом издании[885]. Вполне возможно, отказ публиковать первую статью был внутренним решением редакции, никак не связанным с цензурными запретами. Однако процитированное выше письмо позволяет утверждать, что журналист, затрагивая тему смерти опального реформатора, понимал – следует быть заведомо осмотрительнее, так как неосторожное слово на эту тему может вызвать недовольство власти.