В советском плену. Свидетельства заключенного, обвиненного в шпионаже. 1939–1945 - Райнер Роме

Свинки были бодры, но однажды выказали признаки потери аппетита. Член картофельной бригады, доктор Хакебайль, на воле работавший ветеринаром, изучив проблему, обнаружил, что диета была несбалансированной. Похоже, свиньи вели себя так же, как мы на протяжении тех семи лет, когда нам приходилось довольствоваться лагерной едой.

К счастью, в лагере уже появились первые капустные листья, и мы поспешили порадовать ими наших свиней в рассчитанных ветеринаром дозах. Высочайшая похвала доктору Хакебайлю! Вскоре свиньи стали основными потребителями кухонных отходов, и к кануну Рождества разрослись настолько, что уполномоченный комитет принял решение отправить на убой лишь одиннадцать самых жирных, а остальных продолжать откармливать к Пасхе.

В результате переговоров с русской администрацией лагеря два дня – в сочельник и Рождество – мы не работали. За них лагерь отработал два предыдущих воскресенья. Наконец наступил сочельник. Столовую празднично украсили. Некоторые украшения нам в последний момент пришлось снять, поскольку начальнику оперативной части они слишком напоминали церковь. Нам также пришлось дать твердое обещание не петь религиозных песен. Оперативники именовали их «тенденциозными». Накануне вечером зарезали и самым изысканным образом приготовили одиннадцать свиней. Муку и жир запасли заранее. Лагерный оркестр, камерная музыка, мужской хор – все подготовили в наилучшем виде. Постарались все, однако, по общему мнению, наибольший вклад в успех внесли свиньи.

На два дня мы забыли о семи годах мучений. Обменивались подарками, пусть это были всего лишь банки сардин или пары шерстяных носков. Две тысячи мужчин сроднились в одну семью. Зазвучали красивые старинные рождественские гимны, на озабоченность оперативников, не осмеливавшихся вмешиваться, всем было наплевать. Все вспомнили жизнь дома, своих близких, показывали друг другу фотографии жен, детей, матерей, братьев. Изводившая нас невыразимая ностальгия утратила мучительную болезненность, ставшую постоянным спутником Рождества в предыдущие годы. Все мы чувствовали, что наши дела каким-то образом идут на поправку, что полночь великих испытаний миновала и ночь близится к рассвету. Пора голода и голодных смертей миновала, и когда мы собрались для веселого празднования, ни на ком не было лохмотьев, раньше служивших нам одеждой. С родины нам прислали красивые рубашки, спортивные костюмы, обувь, а некоторые даже пришли в настоящих костюмах, сюда же следует прибавить и богато сервированный стол, покрытый белыми свежевыстиранными простынями из лагерной больницы, рождественскую музыку и сияющие лица – именно такое Рождество было по сердцу пленным.

Затем наступил новый, 1953-й год. Начался он как обычно. Однако вскоре произошли события, заставившие нас насторожиться и почувствовать, что этот год может стать решающим и поворотным в нашей судьбе. В январе в Москве началось «дело врачей».

13 января официальное информационное агентство ТАСС опубликовало нашумевшее сообщение, немедленно размещенное на лагерной доске объявлений. В нем «разоблачалась» террористическая группа врачей, якобы пытавшаяся подорвать здоровье руководящих военных кадров, уничтожить их и тем самым ослабить обороноспособность страны. Утверждалось, что группа повинна в смерти Щербакова и Жданова, убитых ее ложными диагнозами. Судя по фамилиям, группа состояла из евреев. Также прямо заявлялось, что она связана с еврейско-американской организацией «Джойнт». Сообщение не скупилось на яркие эпитеты, столь популярные в советской прессе. В нем говорилось о «скрытых врагах народа», «платных агентах иностранной разведки», и в связи с этим нам еще раз напомнили, что на советском жаргоне мы – «военные преступники», «кровожадные фашисты», массово убивавшие советских женщин и детей. «Хладнокровные убийцы советского народа», большинство из которых никогда не ступили бы на советскую землю, если бы их не притащил туда НКВД, улыбаясь, стояли перед объявлением, потешаясь над изобретательностью «кремлевского бригадира». Этот почетный титул пленные присвоили правителю всех русских, приноравливаясь к собственному положению, и только пленные, менее обремененные приличиями, презрительно называли его «Махорочный Зепп».

На русских сообщение произвело сильное впечатление. Всего за полчаса они, в том числе и господа из оперативного отдела, превратились в ярых антисемитов. На рабочих местах царил ажиотаж. Еврейские хозяева тут же канули в Лету, нееврейские начальники и хозяева не скрывали погромных настроений. Однако пленные лучше понимали, что к чему. Прежде всего, они понимали, что несчастных евреев обвиняли так же несправедливо, как и их самих. Им на собственном опыте было известно, как рождаются такие обвинения, и они размышляли о том, что побудило «кремлевского бригадира» предпринять такой хитрый маневр. Несомненно, что теперь вновь наступит черед евреев. Из личной ненависти к евреям на такой шаг мог решиться только психопат. Сталин психопатом не был. Он был человеком трезвой мысли. Предположительно, этот маневр был предпринят ради отвлечения внимания людей от насущных политических или экономических трудностей. Или ради того, чтобы угодить мусульманам Ближнего Востока, с которыми «кремлевский бригадир» пожелал крепче сдружиться. И евреев как беззащитных жертв безжалостный диктатор вновь бросил на алтарь неутолимой жажды власти. Нам это показалось верным признаком того, что в Москве правит не коллектив политбюро, а железная воля одного человека. Ведь коллективы безответственны, но не беспринципны. Это был знак того, что у нас нет шансов вырваться из железной хватки Кремля. По крайней мере, его нынешние действия показали, что в Москве многое не в порядке и нельзя исключать неожиданных поворотов.

Неожиданный поворот наступил, когда 4 марта объявили о болезни Сталина. Многие наши товарищи подозревали, что Сталин давно умер, поэтому известие о его смерти, последовавшее три дня спустя, было воспринято как само собой разумеющееся, как результат запланированной информационной кампании.

Теперь было ясно одно. Великий тиран, которого пленные винили во всех своих бедах, был мертв. Должны были прийти новые люди, и следовало ожидать, что вместе с ними в Кремль войдут новые идеи, новые цели. Нет ничего естественнее, чем надежда на то, что эти новые люди, кем бы они ни были, сбросят тяжелое внешнеполитическое бремя, связанное с задержкой репатриации военнопленных.

Вскоре стало очевидно, что в Москве действительно подул ветер перемен. Через три недели после смерти Сталина была объявлена масштабная амнистия. 7 апреля прошла публичная реабилитация еврейских врачей. Был свергнут министр госбезопасности Игнатьев. Его заместителя, начальника следственного отдела Рюмина, задержали. Теперь в гибели Щербакова и Жданова ради разнообразия обвинили его. «Правда» выпустила большую передовицу, направленную против расовой ненависти, поскольку ввиду нарастания погромных настроений пришло время предотвратить ужасную катастрофу.

Затем большая сенсация пришла с Запада. 16 апреля на банкете Американской ассоциации газетных издателей в Вашингтоне новоизбранный президент США Эйзенхауэр выступил с большой речью, к всеобщему изумлению, полностью опубликованной в русских газетах, несмотря на то что в ней содержалась резкая критика политики Советского Союза и к нему предъявлялись серьезные претензии. При жизни Сталина публикация такой речи была бы немыслима, и этот факт нагляднее всего доказывал, что в Москве наступила принципиально новая эра.