Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова

Декларация польского правительства от 15 января, обсужденная с Э. Иденом и его сотрудниками, вновь подтверждала стремление достичь соглашения «на условиях, которые были бы справедливыми и приемлемыми для обеих сторон». Она подчеркивала, что «польское правительство не может признать односторонних решений и свершившихся фактов», но «считает более целесообразным в настоящее время воздержаться от дальнейших публичных дискуссий» и обращается к британскому и американскому правительствам за посредничеством в переговорах «по всем основным вопросам, разрешение которых должно привести к дружественному и прочному сотрудничеству между Польшей и Советским Союзом»{12}.

В ответ последовало сообщение ТАСС от 17 января. В нем содержалось утверждение, что поскольку польское правительство в своем заявлении обходит вопрос о линии Керзона и игнорирует его, а следовательно, отклоняет, то «по мнению советских кругов», «нынешнее польское правительство не желает установить добрососедские отношения с Советским Союзом». ТАСС заявляло: «...Советское правительство полагает, что это предложение рассчитано на то, чтобы ввести в заблуждение общественное мнение, так как нетрудно понять, что советское правительство не может вступить в официальные переговоры с правительством, с которым прерваны дипломатические отношения». Далее приводился главный аргумент: «Советские круги напоминают, что дипломатические отношения с польским правительством были прерваны по вине этого правительства из-за его активного участия во враждебной антисоветской клеветнической кампании немецких оккупантов по поводу „убийства в Катыни“»{13}.

Таким образом, при помощи катынской карты подчеркивалось, что дипломатические отношения были разорваны не по вине СССР, а по вине польского правительства, и не могут быть восстановлены по его же вине.

Союзники искали форму достижения советско-польского соглашения, однако позиции обеих сторон стали столь жесткими, что им не приходилось рассчитывать на успех. Какую роль играла в этом позиция советского правительства, а в ее аргументации — вопрос о Катыни, можно судить на основании текста ноты наркома иностранных дел В.М. Молотова госсекретарю США К. Хэллу от 23 января. Молотов настаивал на прежней версии: «Советское правительство порвало с польским правительством в Лондоне из-за его участия во враждебной клеветнической кампании гитлеровцев по поводу „убийств в Катыни“. Это было в то время, когда во главе польского правительства стоял генерал Сикорский. А правительство Миколайчика вместо того, чтобы отмежеваться от этого фашистского акта правительства Сикорского, объявило, что оно будет продолжать политику Сикорского... Мне кажется, что коренное улучшение состава польского правительства, с исключением из него профашистских империалистических элементов и включением в него демократических элементов, о чем я уже говорил устно г. Гарриману, могло бы создать благоприятную почву как для восстановления советско-польских отношений и разрешения вопроса о границе, так и для плодотворного посредничества»{14}

Таким образом, в то время как союзники склоняли Сталина к урегулированию советско-польских отношений, налаживанию дипломатических контактов с польским правительством, он, еще раз переадресовав обвинения в катынском злодеянии нацистам, делал ударение на инкриминировании польскому правительству сотрудничества с фашистской Германией, совершения «фашистского акта». Это весьма усиливало его позицию в выборе польского партнера и продвижении по пути отстранения польского правительства. В это время Сталин начал реализовывать план опоры на те польские левые силы в СССР, которые приняли на веру его версию событий в Катыни.

Сообщение Специальной комиссии и пресс-конференция для иностранных журналистов призваны были воздействовать на общественное мнение в рамках антигитлеровской коалиции, подкрепить расчеты Сталина.

Союзники протестовали против односторонних действий советского правительства и вмешательства по внутренние дела Польши, заявляя, что это ляжет бременем на будущее международного сотрудничества, нарушит согласие великих держав.

Следует еще раз подчеркнуть, что конструктивное развитие советско-польских отношений было прервано, соглашение между двумя странами от 30 июля 1941 г. практически разорвано (что польские юристы отрицали, считая его сохранявшим дееспособность) именно в связи с обнаружением в Катынском лесу польских могил. Именно советская сторона «прервала» эти отношения. Катынское дело и акция советского правительства вызвали резкий рост антисоветизма в польских политических кругах, поправение и сплочение их на этой платформе. Попытка наладить отношения также кончилась новым обострением, при этом вновь было использовано Катынское дело.

Сталин, перекладывая вину за это на польское правительство, писал 3 марта 1944 г. Рузвельту, что «решение вопроса о советско-польских отношениях еще не назрело»{15}. Черчиллю он внушал, что конфликт с поляками — «какое-то недоразумение», что «Советский Союз не имеет никакого конфликта с польским народом и считает себя союзником Польши и польского народа. Именно поэтому Советский Союз проливает кровь ради освобождения Польши от немецкого гнета. Поэтому было бы странно говорить о перемирии между СССР и Польшей. Но у советского правительства имеется конфликт с эмигрантским польским правительством, которое не отражает интересов польского народа и не выражает его чаяний»{16}.

В связи с осложнением отношений с союзниками Сталин перестал требовать создания нового польского правительства, смещения министров и послов, включившихся в кампанию вокруг Катынского дела. Ограничился требованием удалить из польского руководства ряд деятелей, особенно активных во время этой кампании — сочинивших и подписавших обращение к МККК генерала К. Соснковского, министров М. Кукеля и С. Кота. Это требование выставлялось как условие начала любых переговоров.

Катынское дело стало одной из основных «болевых точек» в советско-польских отношениях.

Сталин решил разрубить катынский узел, вынеся это дело на Нюрнбергский процесс и обеспечив снятие с СССР обвинения при помощи его вердикта, поскольку согласно статье 21 Устава Международного военного трибунала (МВТ) официальные правительственные заключения, как и общеизвестные факты, не требовали дополнительных доказательств для приобщения к постановлению.

Уже при подготовке проекта обвинительного акта, составленного в Лондоне и согласованного главными обвинителями от США, Великобритании, Франции и СССР в августе 1945 г., в него вошел пункт, трактующий заключение пакта 23 августа 1939 г. как заговор нацистов для подготовки нападения на Польщу и нанесения удара при первой возможности по СССР{17}. Советские представители по указанию Молотова, предварительно согласованному со Сталиным, получили поручение соглашаться с включением в Устав понятия «агрессия» только в случае, если при нем будет уточняющее определение «фашистская»{18}.