Крестоносец - Бен Кейн

на пленников, то никогда не подумал бы о грядущем ужасе. Но взгляд мой неизбежно обращался в их сторону. Я хотел оказаться в гостинице с Джоанной, хотел, чтобы этот день закончился и я никогда не вызывался быть добровольцем.

— Готовы?

Подъехал Рис вместе с другими оруженосцами. Вид у него был решительный, и я сказал себе, что будет подло бросить его. Кроме того, Богу стала бы известна моя трусость, так что исповедь и раскаяние в убийстве Генри не привели бы ни к чему. Эта мысль заставила мой язык зашевелиться.

— Да! — воскликнул я.

Я слез с Поммерса и передал поводья обретавшемуся неподалеку Филипу. Щит и шлем, в которых не было надобности, я положил там же, где остальные. Мы, добровольцы, собрались вместе. Де Дрюн, с глазами мутнее обычного, был наполовину пьян. Я ничего не сказал — половина жандармов пребывала в таком же состоянии. Эти люди пытаются притупить ужас внутри себя, решил я. Способ выглядел привлекательно, но я не выпил ни капли — хотел, чтобы правая рука была твердой и верной.

Нас насчитывалось полторы тысячи. Добрая половина участвовала в осаде Акры еще под началом Ги де Лузиньяна. Эти люди проливали кровь, терпели тяготы, видели, как бессчетное число их друзей и товарищей умирают от болезней или от руки врага. Еще четверть составляли рыцари воинствующих орденов, тамплиеров и госпитальеров, жаждавших отомстить за братьев, замученных Саладином после Хаттина. Остальные были солдатами Ричарда, по преимуществу жандармами, — и десятка два-три рыцарей вроде меня.

Мы обступили пленников неровным кругом. Те в ужасе смотрели на нас, сбившись в кучки, так как сообразили, что происходит нечто странное.

Я отвел взгляд от искаженных страхом лиц, облизнул пересохшие губы и сказал себе, что это единственное разумное решение. Мы ждали короля. Солнце пекло голову. Под кольчугой и гамбезоном я пропотел так, будто слишком долго просидел в турецких банях. И с тоской подумал о фляге с водой, подвешенной к луке седла.

Наконец Ричард, удовлетворенный построением, подвел скакуна ближе к нам.

Я встретился с ним глазами. Он поманил меня.

Понимая, что все смотрят, я подошел к нему и повернулся боком в стремлении не смотреть на пленников.

— Сир?

— Это будет кровавая работа.

Я кивнул:

— Да, сир.

— Фердия, по твоему лицу я вижу, что ты не желаешь в ней участвовать, — сказал Ричард. Я снова проклял свою предательскую неспособность скрывать чувства. Он продолжил: — Нет ничего зазорного, если ты откажешься. Даю тебе слово.

Искушение было сильным, но, когда я дрогнул, в ушах у меня зазвучали слова Вальтера. Перед глазами всплыло перекошенное ужасом лицо Генри в тот миг, когда я перерезал ему глотку.

— Я исполню свою обязанность, сир, — сказал я, нахмурившись.

Он пристально посмотрел на меня, потом кивнул:

— Быть по сему.

Времени для колебаний не осталось.

— Покончим с этим! — воскликнул король. — Приступайте, с Божьего благословения.

Крики наполнили воздух: крики ободрения и страха, наши и пленников. Я обнажил меч и услышал, как Рис сделал то же самое. Мы странно посмотрели друг на друга — как в доме Генри, когда Рис удерживал вырывавшегося жандарма, а я на миг дрогнул. Затем мы повернулись в сторону пленников и пошли к ним.

Сарацины топтались, как овцы в загоне перед бойней. Заунывные крики ужаса устремлялись к небу — душераздирающие звуки, которые не удавалось пропускать мимо ушей, как я ни старался. Отступая при нашем приближении, они сбились в плотную кучу, стараясь оттянуть неизбежное. Мы ровным шагом шли на них. Послышались насмешки и оскорбления — те, кто долгие месяцы сражался под Акрой, упивались своей властью над ненавистным врагом, прочие разжигали в себе жажду крови.

Я старался смотреть только на ступни и ноги турок, но не смог удержаться и поднял взгляд. Каждое лицо было искажено страхом и ужасом, и мой желудок настоятельно потребовал опустошить его. Слова Вальтера, мысли о покаянии утратили вдруг смысл. Не будь рядом со мной Риса и де Дрюна, я бы ушел прочь. Но, не желая бросать товарищей, продолжал идти дальше. Турки сгрудились, как пойманные в сеть рыбы. Те, кто был послабее, упали на землю, по ним ходили ногами. Никто не пытался им помочь.

На расстоянии копья от связанных пленников мы остановились. Стало предельно ясно, насколько жестокая, дикая, варварская работа нам предстоит. Краем глаза я заметил, как один из наших развернулся и ушел. Потом другой. Я не видел, кто это такие. Меня вновь охватили сомнения, но уйти я не мог. Рис и де Дрюн стояли на месте. Решительные. Готовые к действию.

Пять ударов сердца растянулись на все десять. Молитвы к нечестивому богу звучали все громче и громче. «Ля иляха илля Ллах». Нет бога кроме Аллаха. «Ля иляха илля Ллах».

Мне начало казаться, что ни у кого не хватит духу свершить хладнокровное убийство, когда с дальней стороны толпы сарацин донесся громкий клич. Слова звучали неразборчиво, но были знакомыми — я сам произносил их прежде. То был рев человека, идущего в атаку, первобытный рык, рвущийся из глубины души, в котором сливаются страх и отвага.

Крик этот, подобно весеннему паводку меж узких берегов, снес преграждавшую путь дамбу. Я уловил движение справа и слева от меня. Воины двинулись вперед, вскинув мечи. Рис наступал, де Дрюн тоже. Стиснув зубы, я поравнялся с ними.

Поставив ногу на грудь сарацина средних лет, я потянул клинок, засевший между двумя ребрами. Он вышел с влажным, чавкающим звуком. Человек обратил лицо к небу, жизнь уже вытекла из его карих глаз. Я стал выискивать новую жертву. Много их быть не могло — в последний раз, когда я проверял, наш круг сжался, оказавшись почти впятеро меньше первоначального. Ковер из изрубленных, исколотых, расчлененных тел устилал землю за нашими спинами. Мерзкая жижа из крови и содержимого кишок чавкала под ногами. Оставшиеся в живых трепетали, ожидая нашего приближения.

Я не считал турок, полегших под моим мечом, но грустил, зная, что таких было много. Рис, де Дрюн и я выкосили перед собой тропу, рубя беззащитных пленников. Мои руки и лицо покрылись алыми пятнами, а белый крест на сюрко стал неразличимым. Клинок сделался липким от крови. Я давно уже не боялся запачкать сапоги.

Уставший, как если бы сражался целый день, с пересохшим от пыли горлом, я уткнул острие меча в землю. Ближайший из живых сарацин истолковал это как знак. Узколицый мужчина примерно моего возраста, он умоляюще простер ко мне стиснутые руки и заговорил по-арабски. Я не