Крестоносец - Бен Кейн

вместе с сыном пуленского лорда. Французский язык знаком мне как родной.

Слушая его, Джоанна улыбнулась и шепнула что-то Беренгарии, которая приняла любопытствующий вид. Юность моей возлюбленной, как я знал, прошла на Сицилии. Ей прислуживали сарацинки, и ко многим из них она была очень привязана. Кое-кто все еще оставался при ней, хотя две сбежали в лагерь Саладина под Тель-ал-Айядийей, выдав тем самым свою истинную сущность. Несмотря на это, было ясно — по меньшей мере, для меня, — что она видит в Абу человеческое существо, а не язычника, заслуживающего смерти.

Насчет Ричарда, чье лицо оставалось непроницаемым, я не был так уверен. Подбодрив Абу взглядом, я сказал:

— Если я поступил неправильно, сир, приношу свои извинения.

— Если? — Ричард лающе хохотнул. — Божьи ноги, Руфус! Да, ты поступил неправильно. Я приказал, чтобы все до единого сарацины, выведенные нами из Акры, были убиты, но один из них стоит передо мной.

Последние семь слов упали тяжело, словно камни.

Абу сделался пепельным.

У меня самого сердце забилось чаще, но я обратил внимание, что король не гневался. Мне даже показалось, что в голосе его звучало веселье. Я снова подумал: была не была.

— Десятки богатых турок остались в плену, сир. С их семей можно получить выкуп. Этот человек, Абу аль-Маджд, небогат, но способен переводить. Как мне кажется, из-за этого он ценнее многих из тех, кто томится в цитадели.

Король не отвечал, понять что-либо по его лицу тоже было невозможно. Я упал духом. Одно слово — и стражники вытащат Абу на улицу, где сразу же казнят.

— Ричард, не довольно ли вчерашнего кровопролития? — взмолилась Джоанна. — Этот сарацин хорошо изъясняется, а у нас мало людей, понимающих по-арабски.

Надежда снова ожила во мне. Королева зашептала что-то на ухо Ричарду, тот отвлекся, и я одними губами прошептал Джоанне: «Спасибо».

Король снова повернулся ко мне:

— Кто поручится, что этот парень не удерет при первой возможности?

— Он поклялся своим богом, что не сделает этого, сир.

— И ты ему веришь?

— Верю, сир. Если вы смилуетесь, я возьму на себя ответственность за него.

— Ну ладно. — Ричард фыркнул, но совсем не сердито. — Будь по-твоему. Но позаботься, чтобы он был рядом, когда мне потребуется толмач.

— Хорошо, сир. Спасибо.

Я бросил на Абу взгляд, надеясь, что мое доверие не будет обмануто, и был тронут, увидев слезы благодарности на его глазах. Я низко поклонился королю, королеве и Джоанне. Абу снова повторил все за мной.

— С вашего позволения, сир, — сказал я.

Ричард махнул рукой:

— Приходи через час. Мы выступаем завтра. Поход на Иерусалим нельзя больше откладывать.

— Да, сир!

Охваченный возбуждением — наставал день, которого мы ждали так долго, — я не удержался и снова посмотрел на Джоанну. Ради безопасности ей предстояло остаться в Акре с Беренгарией. Я поставил на кон все. «Сегодня вечером?» — губами прошептал я.

Едва заметный кивок наполнил меня радостью, а король и королева, слава богу, вели беседу и ничего не видели.

— Почему он отдал приказ перебить нас всех вчера? — вполголоса спросил Абу, когда мы шли обратно.

— Саладин раз за разом не исполнял условия перемирия, заключенного при падении Акры. Он на несколько недель оттянул наш поход на юг и продолжал бы это делать, если бы король ничего не предпринял.

— Неужели пленников обязательно нужно было убивать? — Юноша с упреком посмотрел на меня.

— Оставлять их было нельзя, даже если бы хватало припасов, — стал оправдываться я. — Гарнизон будет маленьким, и двум королевам тоже предстоит жить в городе. У короля, можно сказать, не было выбора.

— Мусульманский правитель обратил бы нас в рабство.

— Какое варварство!

— А перерезать тысячи безоружных людей — не варварство?

Я воззрился на него, пораженный тем, что обязанный мне жизнью юнец смеет меня поучать.

— Рабство было бы лучшей долей, не спорю, но оно не бытует в Англии или Франции. Едва ли подобная мысль приходила королю в голову.

— Очень жаль, — сказал Абу голосом, полным печали.

— Действительно, — согласился я, живо представив людей, которых убил.

— Ты совершил храбрый поступок сегодня утром, Фердия. — Джоанна поудобнее устроилась рядом со мной. День клонился к вечеру, мы лежали обнаженные, обнявшись, на кровати в нашей гостиничной комнате. — Бросить ему вызов в его же собственном логове! Ты знал, что мы с королевой будем там?

Я поцеловал ее в лоб.

— Надеялся на это.

— А если бы нас не было?

— Тогда убедить его удалось бы с большим трудом.

— Даже и думать об этом не стоило бы, шельмец. — Джоанна приподнялась на локте и, притворяясь рассерженной, посмотрела на меня. — Признай это.

— Не будь тебя, сердце мое, я был бы обречен на неудачу, — сказал я, не настроенный спорить.

Довольная, как кот, получивший миску сметаны, Джоанна прильнула ко мне. Волосы ее упали по обе стороны моего лица, она прижалась еще теснее в крепчайшем объятии.

— Ты хороший человек, Фердия, — прошептала она. — У тебя доброе сердце.

Стараясь не думать о том, что сотворил накануне, я с улыбкой поблагодарил ее.

Джоанна ощутила мою боль.

— Тяжело было?

— Ужасно.

Она нежно поцеловала меня в одну щеку, потом в другую.

— Я пыталась отговорить Ричарда вчера утром. Говорила, что мой супруг Вильгельм обратил бы пленников в рабство, выручив тем самым сто тысяч динаров, которые должен был заплатить Саладин. Брат не стал слушать.

Мне стало неприятно. Выходит, король знал, что с пленниками можно поступить иначе.

— Он отказался, чтобы не задерживаться? — спросил я. — Продажа заняла бы много времени?

Грустный кивок.

— Жестокий выбор, но разумный, — сказал я, стараясь убедить сам себя. И добавил: — Если откладывать поход и дальше, есть опасность, что мы зазимуем в Акре.

— Мы проведем это время вместе.

Я ласково коснулся ее лица:

— Мне бы тоже хотелось этого…

Снова она прочла мои мысли.

— Но…

— За полгода безделья войско наполовину утратит силу из-за распутства, болезней и дезертирства, сердце мое. Это может нанести смертельный удар по замыслам короля. Представь, если в итоге он не сумеет вернуть Иерусалим…

Она не ответила и занялась тем, что почти напрочь изгнало все мысли из моей головы.

Но чувство вины вскоре вернулось. Я как мог старался не показывать этого, раз за разом убеждая себя, что делал угодную Богу работу.

Это помогало. Чуть-чуть.

Утро четверга двадцать второго августа выдалось безоблачным и ясным, как все летние дни до этого. Проснулся я с печалью в сердце, так как накануне вечером попрощался с Джоанной. Бог весть, когда нам было суждено встретиться снова, если вообще было суждено. По дороге