Война никогда не кончается - Ион Деген

– Клинический ординатор кафедры ортопедии? Деген? Впервые слышу.

– Простите, профессор, вот копия приказа по министерству. Оригинал вам был вручен три недели назад.

– Понятия не имею, – и директор снова спросил фамилию и снова повторил, что слышит ее впервые.

– А чего это вы с палочкой ходите? – Ранение. – Ранение, значит. При эвакуации или баловство какое? – Нет, в танке. Во время атаки. – Да ну! А я-то думал, что это у вас с детства. Значит, ранение?

– Да. – На фронте, говорите? – Да. – А как же! У вас, говорят, целая куча орденов, – и директор перечислил ионовские ордена, что свидетельствовало о полной осведомленности директора и очевидном его желании поизмываться над кажущимся беззащитным еврейчиком. Иону, опиравшемуся на палку, даже не предложено было сесть. Блинообразное лицо директора мерзко осклабилось:

– А говорят, что ордена можно купить в Ташкенте. Этого стерпеть Ион не мог. Он поставил свою тяжелую палку в угол буквы Т, подошел к директору, вытянутой левой рукой схватил вышитую сорочку вместе с волосами на груди, рванул на себя и тут же прямой правой всего себя вложил в удар. Алая струя хлынула из разбитого носа и два багрово-синих кровоподтека мгновенно вздулись, еще больше сузив маленькие глазки. Рыжая секретарь парткома издала мощный вопль, услышанный в приемной. Распахнулись обе половины двери, и появились члены ученого совета. Ион схватил свою палку и голосом, которым когда-то, перекрывая грохот танка, отдавал команды, произнес:

– Я тебе, падло, покажу, как можно купить ордена в Ташкенте! – И сквозь расступившуюся толпу профессоров быстро вышел из кабинета.

Через полчаса Ион уже был в Министерстве здравоохранения. Замминистра по кадрам уже ждал его, оповещенный обо всем, что произошло у директора института. Сразу же с порога он обратился к нему на «ты». После подробных вопросов и восторженных междометий замминистра сказал, что утром он может вернуться на работу, и место в общежитии для него уже приготовлено. Так закончилась эта история.

Начались годы становления Иона как врача и ученого. Словно губка он впитывал опыт своих учителей и получал свой собственный, работая с полной отдачей. Редкие посещения симфонических концертов в то время были для него единственным отвлечением от работы, которое он себе позволял. В своей книге «Портреты учителей» Ион Деген вспоминает всех поименно, и тех, кто служил ему примером, и тех, которых не хотелось называть даже коллегами. Среди первых был прекрасный врач Владимир Иннокентьевич Шастин, жизнью своей осознавший то, что Ион понять пока не мог.

Когда-то, еще в 1945-м, Ион попал на литературную встречу в будущий ЦДЛ, которую вел не кто-нибудь, а Константин Симонов. Молоденький лейтенант среди других стихов прочитал строчки:

За наш случайный сумасшедший бой

Признают гениальным полководца.

Но главное, мы выжили с тобой.

А правда что? Ведь так оно ведется.

Что тут началось. На самого Сталина руку поднял! На какого Сталина? Для него Сталин был непогрешимым и гениальным вождем, а полководцем разве что полковник, командир их танковой бригады. Выручил Симонов, защитив начинающего поэта, который, по его словам, сидя в танке, и генералов-то вряд ли видел.

Долго после этого Ион никому не читал своих стихов. Только несколько самых близких ему людей знали, что он их пишет. Доктору Шастину во время одного из совместных дежурств в больнице Ион рискнул прочитать несколько фронтовых стихов и только что написанный стих «Ночь в канун Первомая». В нем Ион разговаривает с украшенной к Первомаю улицей, много повидавшей на своем веку. Ее топтала конница и танки срывали мостовую. Она видела погромы и слышала революционные марши.

Улица, скажи мне, ты запомнила?

Люди, к сожаленью, забывают.

Забывают светлое и темное.

Забывают, как оно бывает.

И чуть дальше:

Улица гирляндами увенчана,

Но беда кричит в ее наряде.

Разве может плачущая женщина

Спрятать горе в пудре и в помаде?

А может, это все в прошлом, и не стоит об этом вспоминать в канун праздника?

Почему же Иону не по себе:

Тесно так и так чего-то трудно мне

На твоих просторных тротуарах.

И тут возникают строчки, в которых с поэтической глубиной отразилась сегодняшняя жизнь улицы, отразилось Время:

Исстрадалась улица топтанием

Робких и запуганных прохожих…

На доктора Шастина стих произвел сильное впечатление, и он очень точно заметил:

– Знаете, Ион, в вас одновременно живут два разных человека. Один – с мозгами, до стерильности промытыми советским воспитанием, другой – с сердцем, которым написаны стихи. До второго советская власть, к счастью, не добралась. Вы ведь коммунист, слепо верящий в систему, а я один из миллионов, без вины уничтожавшихся в советских концентрационных лагерях. Можно все приписать человеку и объяснить культом его личности. Но именно система породила чудовище и его культ. Сердцем вы почувствовали правду. Уверен, что вы придете к ней и мозгом.

После короткой паузы добавил: – Правда, при вашем темпераменте это может сильно усложнить вашу жизнь.

Общение с доктором Шастиным ломало стереотипы. Это было задолго до появления гулаговской литературы, и рассказы доктора Шастина о его трагической судьбе производили на Иона ошеломляющее впечатление. Они разрушали в его сознании казавшиеся незыблемыми коммунистические идеалы.

История доктора Шастина заслуживает хотя бы краткого изложения. Во время войны он был майором медицинской службы, начальником госпиталя. Госпиталь расположился в небольшом румынском городке. И вдруг, чего не бывает на войне, уже тыловой городок захватили немцы. В госпитале две тысячи раненых. К нему подкатывают немцы на мотоциклах во главе с офицером. Доктор Шастин встал у входа в белом халате и сказал по-немецки, что войти в госпиталь они смогут, только убив его. В госпитале только раненые, и если офицер не верит его слову, то он может надеть халат и произвести инспекцию. Если в госпитале обнаружится хотя бы один не раненый, он волен поступать с начальником, как ему будет угодно. Поверил немец или просто не имел времени на проверку, не столь важно. Важно, что немцы оставили госпиталь, а ночью совсем ушли из городка. На следующий день Смерш (если забыли, это сокращение от «СМЕРть Шпионам») арестовал майора Шастина за то, что он позорно сдал госпиталь в плен.

Весь персонал госпиталя и все раненые обратились с письмом, в котором свидетельствовали о том, что доктор Шастин не предатель, а герой, которому они благодарны за спасение. Бесполезно. Смершу никто и ничто не указ. Чем больше посадят, тем выше оценка их работы. А виновный – невиновный, какое это имеет значение.

Приходится опустить перипетии лагерной жизни доктора Шастина. Хлебнул он эту жизнь полной чашей, но слово все-таки не о нем, а о Дегене.

Однажды, после того, как Владимир Иннокентьевич высосал на глазах у Иона пару ампул кофеина и закурил сигарету, тот не удержался и сказал, что с больным сердцем ему противопоказаны и сигареты и кофеин. Иону запомнился ответ: «Вы правы, и то мне противопоказано, и это. Но главное, мне противопоказано покорно сносить то, во что превратили мою Россию». Над могилой своего учителя уже начавший прозревать Ион Деген громогласно назовет его смерть политическим убийством.