Прекрасная монашка - Барбара Картленд

К тому времени он уже излечился от ран, — объяснила принцесса де Фремон, — и поэтому был готов вернуться на родину, в Англию. «Ты поедешь со мной, любимая, — сообщил он мне. — Мы обвенчаемся у первого же священника, которого встретим по дороге, и приедем в Англию как муж и жена. Я небогат, но моя семья принадлежит к старинному и славному роду; ведь я люблю тебя, люблю всем сердцем».

Голос принцессы де Фремон замер в тишине. Глаза ее сияли, губы приоткрылись, и герцог с девушкой поняли, что в тот момент эта женщина вновь испытала удивительное счастье, как тогда, когда всем своим существом принадлежала любимому человеку.

— И вы убежали, мадам! — воскликнула Аме. — Как удивительно, как отважно вы поступили!

— Да, это было большой смелостью, — согласилась принцесса де Фремон. — Мой отец был очень трудным человеком, и жить с ним было нелегко. Он всегда наказывал нас железным прутом. Я не испытывала к нему никаких чувств, кроме ужаса, а моя мать никогда не осмеливалась сказать хоть слово против его воли. Однажды ночью, когда все слуги уже спали, я потихоньку спустилась по лестнице вниз. Затем через окно выбралась в сад и пробежала по лужайке к воротам, где меня уже ждал Генри.

Он нанял экипаж, и мы немедленно тронулись в путь, — продолжала свой рассказ принцесса де Фремон. — Через пять или шесть миль мы добрались до какой-то маленькой деревушки. Это было небольшое бедное местечко, но Генри договорился с приходским священником, что тот обвенчает нас. Я и сейчас помню холод в той церкви, темноту внутри, которая рассеивалась лишь свечами на алтаре. Казалось, что мой голос эхом отражается от стен; меня охватил страх. Но рука Генри, которой он поддерживал меня, была крепкой и теплой.

После венчания мы направились в другую деревню, которая располагалась примерно в трех милях от первой, — рассказывала принцесса де Фремон. — Там я и Генри провели первую ночь. То были самые счастливые и самые удивительные часы за всю мою жизнь. Я была женой любимого человека, человека, которого я сама выбрала себе в мужья. Мне и сейчас доставляет радость воспоминание о той ночи, когда ни один из нас так и не смог заснуть. Мы лежали обнявшись до тех пор, пока не рассвело и первые лучи солнца не проникли в комнату через окно; потом мы встали, оделись и постарались как можно скорее продолжить свой путь.

Всю-дорогу мы смеялись от счастья, — вспоминала принцесса де Фремон. — Нам казалось, что мы были уже в безопасности, что нам все-таки удалось убежать. Мой отец нагнал нас где-то около полудня. Его отряду на чистокровных лошадях не составило никакого труда настичь наемный экипаж, хоть он был самым лучшим из тех, который мог нанять Генри. Отец настиг нас у пересечения дорог; я и сейчас помню ужас, охвативший меня, когда я увидела, как он вышел из кареты и направился к нам.

То, что случилось потом, — сказала принцесса, — даже сейчас представляется мне каким-то чудовищным нагромождением боли и страдания. До сих пор у меня в ушах звучит грозный голос отца, орущего на Генри.

Я помню, как Генри что-то ответил ему, после чего отец обнажил свою шпагу. Скорее всего, я кричала что-то. Но никто из них не обращал на меня ни малейшего внимания. Они начали драться на шпагах, и я вспомнила в тот момент, что мой отец всегда славился умением превосходно фехтовать. В ту же секунду я упала на колени прямо на обочине. Я пыталась молиться, кричала и умоляла, чтобы они прекратили дуэль, но все мои усилия были совершенно бесполезны — мне оставалось только, стоя на коленях, наблюдать, как человек, которого я любила, умирал от руки моего родного отца.

Мне даже не разрешили прикоснуться к Генри, поцеловать на прощание, когда он лежал на траве с закрытыми глазами; на сорочке у него алело кровавое пятно, шпага валялась в стороне. Отец силой затолкал меня в свою карету, и мы двинулись по дороге к нашему поместью.

Меня охватило безумие, — вспоминала принцесса де Фремон, — и отцу потребовалось немало сил, чтобы удержать меня в экипаже. Хотя сейчас я на самом деле не могла бы вспомнить, как все это тогда происходило — казалось, меня окутала тьма, а время милосердно смягчило боль, которая наверняка терзала тогда все мое существо.

После тех событий я проболела несколько месяцев, и прежде чем мой разум очень медленно возвращался к реальности, мать узнала всю правду — я ждала ребенка.

Сказав эти слова, принцесса де Фремон вскинула голову. Жест этот, безусловно, свидетельствовал о ее гордости, но был несколько наигранным. Однако, не сделав паузы, она продолжала свой рассказ, обращаясь теперь непосредственно к Аме:

— Не хотелось, чтобы вы думали, будто я стыдилась или почувствовала себя несчастной, когда узнала, что у меня будет ребенок от Генри. Напротив, я была рада и горда, это излечило меня от болезни, которой я страдала со дня смерти Генри. Ни врачи, ни лекарства не могли помочь мне, но радость от мысли, что вскоре я стану матерью, придала мне силы и излечила. Пусть Генри мертв, но я ношу его ребенка — у меня осталось от него хоть что-то, этот кусочек счастья, который всегда будет со мной.

Родители мои к этому известию отнеслись совершенно по-другому, — продолжала свой рассказ принцесса де Фремон. — Они решили, что никто ни в коем случае не должен узнать — как они сказали — о моем «бесчестье».

Ссылаясь на мою болезнь, мать увезла меня в Италию.

Мы поселились там в маленькой деревушке у самого моря, где жили рыбаки, и там я родила свою дочь. К великой радости, у моей малышки были такие же огненно-рыжие волосы и голубые глаза, как и у моего мужа — отличительная черта всей его семьи.

Из полуоткрытых губ Аме вырвался возглас удивления. Глаза у девушки внезапно округлились, а пальцы задрожали, словно повторяя удары сердца; потом она вновь успокоилась и устремила взгляд на принцессу де Фремон — Наверное, я не смогу вам описать, что это значило для меня — держать на своих руках дочь Генри, — продолжала принцесса. — Знать, что эта крошка — часть его, что наша любовь вновь ожила в этой маленькой девчушке.

А потом мать сообщила мне, что они собираются предпринять в дальнейшем, — рассказала принцесса де Фремон. — Как оказалось, мой отец уже имел доверительную беседу с кардиналом де Роганом, нашим дальним родственником. Отец сообщил ему о моей постыдной связи с каким-то нищим англичанином, в результате которой я подвергла риску возможность вступить в прекрасный и выгодный брак с наследником принца де Фремона.

— Кардинал, казалось, очень увлекся идеей, — продолжала рассказывать принцесса де Фремон, — что одна из его родственниц, хоть и дальняя, войдет в семью де Фремон, которая пользовалась огромным влиянием при королевском дворе. Поэтому он обещал помочь, а мои родители взяли на себя обязательство выполнить все, что он скажет, для того чтобы предотвратить появление каких-либо слухов и сплетен на мой счет.

— Как мне сказали, мой ребенок будет помещен в монастырь де ла Круа в Сен-Бени, — рассказывала принцесса де Фремон. — Это был монастырь, в котором у его преосвященства были свои интересы, а мать-настоятельница этой обители была его хорошей знакомой. Кроме того, этот монастырь был одним из самых богатых в его приходе. Мать сухо сообщила мне, что моей дочери чрезвычайно повезло, благодаря поддержке кардинала удалось заполучить для нее место в столь изысканной общине. Я пробовала протестовать, пыталась доказать ей, что собираюсь сама воспитывать своего ребенка, но на деле мало что могла сделать в своем положении.