Дольмен - Михаил Однобибл

Они вдвоем сидели на кухне, Елена наварила борща, напекла блинчиков с мясом и кормила внука. Он ел, не поднимая от тарелки глаз. Правая рука его была изуродована ожогом, Елена сразу, как только он вошел, увидела этот адамантовый ожог. Но не подала виду.

– Не болит? – спросила теперь, кивая на руку.

Александр бросил на нее вопросительный взгляд, Елена указала ложкой на ладонь.

– Не-ет, с чего бы, – отвечал Саша.

Когда он наелся и, потянувшись, сказал: «В школу неохота-а!» – Елена, выдержав паузу и подготовившись, произнесла почему-то шепотом:

– Кентавра-то помнишь, Мирона Иксионида, как на мосту-то его… гранатой?

Глаза Саши стали размером с плошку. Он медленно покачал головой.

Елена с горечью сказала уже полным голосом:

– Да не может этого быть, Саша! Как же так! Не мог ты этого забыть! Тебя научили так говорить, да? Все отрицаать… Дескать, интересы города этого требуют, или государства, или уж не знаю я, чьи интересы… А ты их не слушай! Правда-то важнее, Саша. Правда – это самое главное! За нее и пострадать не грех. Ведь вон рука-то у тебя обожженная, а отчего? Оттого, что ты меч держал адамантовый, ну скажи, ну откуда бы я придумала про такой меч, я сроду не слыхивала про такие мечи, пока кентавр нам не сказал, что только таким мечом можно Эрехфея убить! И ты бы убил его, обязательно убил бы этого поганца, если бы не сандалия… А если бы ты убил его, тогда бы не пришлось Поликарпу приносить меня в жертву. Потому что это было второе решение задачи: как победить этого змея, или кто он там был, тебе лучше знать, ты же его видел, не я. И осталась бы я девочкой, а теперь видишь, какая я стала – старуха с одной титькой! Старая амазонка! Только я не виню тебя, Саша, ты не думай. Ты же не виноват, что так вышло. Да я еще, знаешь, что думаю, – придвинулась Елена вплотную к внуку, который, замерев, слушал ее, – если бы ты убил его, все равно бы победу они себе присвоили. Сказали бы, что своими бомбами уничтожили объект. Украли бы у тебя победу, как пить дать!

Александр медленно качал головой:

– Прости меня, баб, но… я ничего не помню. Честное слово! Я бы, может, очень даже хотел помнить такое, но – не помню… прости! А про меч… ты помогала мне весной работу писать по мифам, училка новая пришла и взялась нам головы древнегреческими мифами забивать, мол, мы на краю ойкумены живем, должны их знать. Ты даже в библиотеку тогда записалась, помнишь? Просиживала там дни напролет, мама все подшучивала над тобой: мол, по второму кругу пришлось идти в школу с внуком-то. Вот и дошутилась… А рука, – он повертел кистью правой руки, то ладонью к себе, то тыльной частью, – я ведь обварил ее, давным-давно. Разве ты забыла?

Елена отшатнулась от Саши. И он туда же! Да, конечно, убедили как-то его, может, наобещали чего, в разведшколу, дескать, возьмут, или еще куда, в училище ФСБ… Чем еще можно купить такого неподкупного мальчика?! Другого объяснения у нее не было. Да и не многих надо было купить-то – кто про все это знал: почти никто. Александр в первую голову, затем Клава, Сергей Самолетов – частично, вот и все. Остальные были на другой стороне.

Помолчав, Елена попыталась зайти с другого боку:

– А как Зинаида, встречаешься ты с ней?..

Александр глянул на нее исподлобья и кивнул.

– Она здешняя или из другого города? – продолжала допытываться Елена.

– Я ведь рассказывал тебе… Сирота она, из детдома, под Майкопом жила. У нее еще брат есть близнец, а больше никого на свете. Теперь она в нашем городе будет жить, устраивается на работу. Только маме не говори, ради бога…

Елена затрясла головой, дескать, ни-ни-ни.

– Закончу школу – и мы сразу поженимся. Я бы ни за что в одиннадцатый не пошел, но мама… Ты же знаешь, какая она…

Елена кивнула. Не получив даже среднего образования, жениться на детдомовской, которая бог знает что уже повидала в жизни… Она бы и сама ни за что не одобрила этого брака, если бы не знала всего. Помолчав, Елена сказала просительно:

– А я-то мечтала, что ты мне расскажешь, как жил там эти два года, когда с циклопом бродил по их земле, что видел… Ты там многое, наверно, перенес? Многое повидал… Какая их земля, а, Саша? – договорила Елена, жадно глядя на Александра.

Он встал, подошел к окну и уставился в него. Елена не дождалась ответа и ушла в свою комнату. Она подумала, что, может, не надо больше теребить внука, смущать его душу, и так, наверно, каких мук ему стоило это решение – все отрицать перед ней. Они, видать, думали, что она начнет лезть всюду со своей правдой, воду баламутить, что ж, они правы, конечно, были. Наверняка бы полезла. Раз уж Алевтине горло заткнули: ведь тут какие телевизионные репортажи можно было сделать! Раз уж ее уломали, значит, дело серьезное. Да Але, может, и не сказали всего – так, открыли краешек. Ладно. Главное, сама она знает, что это было с ней, и больше не будет никому ничего доказывать. Ну их… к Эрехфею!

На следующий день Елена решила отправиться на Пластунку. С замиранием сердца подошла она к калитке, ключ от дома нашла на прежнем месте, в дупле старой груши-дички. Груша – дерево, посвященное Гере, так говорил Мирон Иксионид.

Дом стоял на земле, а не на каменных ногах! Внутри все было, как обычно. Она подошла к кадке со столетником, порылась внутри, но ничего не обнаружила. Так и должно быть – конечно, Поликарп унес злой золотой подарок. Из окна она увидела, что крыша дольмена теперь на месте: циклоп, уходя, прибрал за собой, решил все оставить так, как было до его появления.

Елена подошла к богатырской хатке, внимательно оглядела ее: казалось, крышу никогда и с места не сдвигали, казалось, она всегда тут лежала, плотно подогнанная к стенам. Но Елена углядела-таки в одном месте крошечный скол… Сходила за лестницей, подставила ее к дольмену и, вскарабкавшись наверх, оглядела каждую пядь каменной крыши, пытаясь отыскать следы крови, которые наверняка должны были тут остаться… от жертвоприношения-то… но никаких пятен не было, да ведь минуло достаточно времени, наверное, прошел не один дождь – и смыл все следы.

И вдруг Елена увидела ворона, который черным крестом летел со стороны горы Божественная Овца. Елена вскочила на ноги, сердце ее замерло, она глядела из-под руки, ошибиться было невозможно: Загрей летел сюда, к ней. Он приземлился на крышу богатырской хатки и, пройдясь по камню, уставился круглым желтым глазом.

– Загрей, Загреюшка, – произнесла Елена ласково, – вот и ты! Покормить тебя? Ну, пошли, ну, полетели, колбаски дам!

Она спустилась по лесенке, прихватила сумку, оставленную в доме, вновь вскарабкалась на дольмен, расстелила на крыше богатырской хатки Медеин цветастый платок и, разложив на нем сыр, колбасу, лаваш, поставив бутылку минералки, перекусила вместе с вороном. Склевав все до крошки и постучав по каменной крыше крепким клювом, ворон проорал: «Сесыппуна!» – и, уронив человеческое слово, поднялся в воздух и полетел в свой божественный лес.

На душе у Елены стало тихо, покойно. Она улыбнулась и прикрыла глаза. Потом взяла лопату и тоже отправилась в лес, и возле ручья отыскала ивовое деревце, она долго и старательно выкапывала его, стараясь не повредить разветвленные корни. Притащила во двор и в глубокой яме, возле входа в богатырскую хатку посадила иву. И хорошенько полила. Теперь подле дольмена опять росло дерево-страж, которому не нужна смена караула, которое не дремлет ни днем, ни ночью. Дерево-замок, дерево-запор, к которому не найти ключа, не подобрать отмычки. И она заткнула каменным грибом дыру дольмена: будто закрыла глаз, будто дольмен заснул или умер, – и отряхнула руки. Вот и все! Что могла, она сделала. Теперь никто не сможет войти сюда через этот вход. Даже если захочет… До тех пор, пока не срубят иву.